Четыре дня в начале года тигра - [89]

После окончания средней школы юноша хотел писать и рисовать, но отец послал его в медицинский колледж Филиппинского государственного университета. Среди его сокурсников был Артуро Б. Ротор, теперь врач, а тогда тоже начинающий писатель.

Ротор недавно писал:

«Первый год мы с Вильей работали за одним анатомическим столом. Когда я вспоминаю прошлое, меня удивляет не то, что он в конце концов сбежал, а то. что он все же оказался способен так долго заниматься делом, которое ему было глубоко отвратительно, — и при этом обошелся без психического срыва. Несколько раз Вилья отказывался приходить в класс, но всякий раз по просьбе его отца мне удавалось уговорить его сделать еще одну попытку. Теперь я чувствую себя как-то неловко из-за этого».

Год Вилья провел в медицинской школе, год в школе искусств и год в школе права. Тем временем он делал себе имя как писатель, как самый многообещающий автор той первой когорты филиппинских писателей, что перешли на английский и чьи англоязычные рассказы он первым оценил и собрал в антологию, куда вошли Ротор, Литиатко, Пас Латорена, Лорето Парас, Касиано Калаланг, Исидро Ретисос — имена, от которых исходит сияние культурной весны, ныне подвергающейся нападкам.

Друзья той поры говорят, что он еще был очень застенчив, не смешивался с толпой студентов и большую часть времени проводил в библиотеке. Он неизменно ходил в белом костюме, но иногда показывался без галстука, с открытым воротом — только таким образом этот молодой человек, всегда серьезный, собранный и почти торжественный, уподоблялся Байрону.

Потом появились «Мужские песни», и университетский кампус с тайным удовольствием узнал, что диким духом эти стихи обязаны не пижонам и повесам, подражавшим карикатурам Джона Нелда-младшего в «Колледж хьюмор», а тому самому застенчивому и тихому мистеру Вилье.

Прочь из университета

«Мужским песням» предшествовал бунт против отца. Дело дошло до разрыва. У Вильи была маленькая коричневая собака, которую он звал Царица Савская — отец просил его избавиться от нее. Американская семья, жившая внизу (дон Симеон сдавал нижний этаж), жаловалась, что собака всюду пачкает. Но Вилья не хотел расставаться с собакой, и отец рассвирепел. Однажды она исчезла. Вилья ходил вокруг дома и все звал: «Вернись, Царица Савская!» Но маленький песик не возвращался. Вилья обвинил отца в том, что тот выгнал собаку. Последовала ужасная сцена, и Вилья ушел из дома.

Он поселился в общежитии университета и там написал «Мужские песни», за которые и был исключен, а также поэму «Мир-и-ниса», которая принесла ему премию журнала «Фри пресс» в размере тысячи песо, позволивших ему уехать за границу.

Сейчас он говорит о «Мужских песнях»:

— Они очень мужские, очень сочные. Тогда во мне начинали бродить соки, и вот так они и проявились. С тех пор я верю в соки — я имею в виду не фруктовые.

К сожалению, в соки не верил тогдашний президент университета Хорхе Бокобо, который содрогнулся от следующих строк из «Мужских песен»:

Кокосовые орехи созрели,

Они, как соски дерева

(У женщины только два соска.

Много женских жизней

В кокосовой пальме).

Я поцелую кокосовый орех,

Потому что это —

 Сосок женщины.

Публикация «Мужских песен» в «Филиппинз хералд» и университетской газете «Колиджиэн» завершилась привлечением Вильи к суду и штрафу в семьдесят песо за непристойность. Его отчислили из университета. Он продолжал жить в общежитии; няня, нянчившая его ребенком, приходила прибрать комнату и постирать. Она сказала, что мать все время плачет по нем. Его убедили вернуться под отчий кров, но там он не задержался. Получив премию «Фри пресс», Вилья в 1929 году уехал в Америку.

Он обосновался в университете Нью-Мексико, редактировал там авангардистский журнал «Клэй», издал свою первую книгу «В назидание молодым». Она же стала и его прощанием с прозой: с тех пор он пишет только поэзию, однако из года в год неизменно прочитывает и оценивает всю прозу (а позднее и стихи), публикуемую на Филиппинах, так что проставленные им три звездочки — знак высшей пробы — стали заветной целью всех жаждущих успеха филиппинских писателей.

Он влюбился в не стоящую того женщину, и от нее у него сын по имени Роберт. Она неоднократно бросала его, однако он всякий раз снова ее принимал. Но однажды она ушла и не вернулась. Он ходил по улицам, искал ее, громко рыдал — прохожие оглядывались на него. Деньги вышли, отец ничего не высылал, потому что Вилья бросил учебу. Поэт работал мойщиком посуды, брался за все, что ни подвернется. Узнав, что он голодает, семья прислала денег на возвращение домой.

В 1937 году Вилья вернулся на родину. Вернулся он, по его словам, в надежде, что ему выделят долю наследства. Он хотел, чтобы всю собственность семьи разделили, его долю продали, а деньги отдали ему на руки. Но дон Симеон отказался продавать что бы то ни было. Прежние нелады между отцом и сыном усилились. Вилья старался держаться подальше от дома, уходил рано и возвращался только поесть и выспаться.

Большую часть времени он проводил у Мануэля и Лидии Аргильи, которые жили всего в нескольких кварталах от их дома. Былые друзья-писатели разбрелись по своим профессиям, и вокруг него собралось новое поколение: Арсельяна, Эстрелья, Альфон, Н. В. М. Гонсалес, Аргильи. Его современники почти все умолкли, но из Вильи бил фонтан красноречия — это уже был не тихий застенчивый юноша, но умудренный мужчина, познавший невзгоды и страдания. Он говорил и говорил без конца, дни и ночи напролет почтительно внимающим компаниям в доме Аргильи — говорил о своем сыне Роберте, о своих поэмах и картинах. Он говорил, что в Америке у него все стены комнаты увешаны картинами. «Когда я вижу свои картины, мне хочется опуститься перед ними на колени и молиться».