Четвертый разворот - [16]

— Я ничего не забыл. Ничего! — стараясь быть как можно мягче, сказал я. — Но это не значит…

— Теперь вообще ничто ничего не значит, — прервала она меня, и глаза ее опять стали пустыми. — Ничто! Суета сует — и все! Страдания, радости, какие-то высокие чувства — все это выдумано человеком, чтобы не думать о главном: на каждом шагу его подстерегает смерть. Нелепая смерть. Если бы человек был сильнее, он не стал бы обманывать самого себя…

— В чем обманывать? — спросил я.

— Во всем. Зачем мы цепляемся за жизнь так, будто пришли в этот мир навечно? Не смешно ли?

— Перестань, Инга, — сказал я, уже не скрывая своего раздражения.

Инга тихо сказала:

— Слушай, Алеша, мы не были там уже две недели. Очень прошу тебя…

Хотя и Романа и Ольгу похоронили на городском кладбище, там, в Кедровой пади, мы поставили с Ингой маленький обелиск, и всякий раз, когда у меня выдавалось свободное время, Инга просила меня поехать в Кедровую падь. Вначале я уступал ее настояниям, меня и самого тянуло туда, но со временем я понял, что эти посещения убивают Ингу. Она никогда не плакала, она почти ни о чем не говорила, но я чувствовал, как она внутренне сжимается от боли, как все у нее холодеет.

О чем она думала, сидя у обелиска? Вспоминала свою жизнь с Романом? Жаловалась ему на свое одиночество? Клялась, что никогда его не забудет?

Однажды я услышал, как она проговорила шепотом: «Боже, хоть бы у меня помутился разум, чтобы я могла это забыть…»

Будто что-то оборвалось во мне, и я как-то сразу, почти осязаемо почувствовал всю тяжесть ее горя. Конечно, я и раньше знал, что Инга страдает безмерно, но только теперь до меня дошел весь ужас того, что с ней может случиться. «А что может случиться со мной? — подумал я. — Разве мой груз легче, чем груз Инги?»

Я никогда не говорил ей о том, как порой отчаяние заполняло все мое существо и я метался в поисках какого-то выхода из страшного круга, в который загнала меня смерть Ольги. Часто мне казалось, что никакого выхода нет. Нет и не будет. Потому что нет и никогда не будет Ольги.

У нас был простенький, маленький альбомчик, наспех купленный Ольгой вместе с фотоаппаратом. Да около сотни любительских снимков, тоже простеньких, не всегда удачных снимков, глядя на которые Ольга шутила: «Это корни генеалогического древа семьи Лугановых. Корни, понимаешь? Само древо вырастет потом…»

Раньше я очень редко заглядывал в этот альбомчик: Ольга была рядом. Я даже посмеивался над ее страстью почти каждый вечер перебирать фотокарточки, будто это шедевры искусства. «А вот смотри, Лешка, мы в Ялте! Помнишь? — восклицала она, с ногами забравшись на диван. — А это ты в Ленинграде, у «Медного всадника». Ты и сам тут как памятник: гордый и неприступный. А вот мы с тобой с бокалами шампанского. Когда это было, Лешка, ты не помнишь?..»

Теперь я все вспоминал. Все! Смотрел на Ольгу — девчушку с торчащей косичкой и в глазах ее, немножко лукавых, немножко печальных, читал: «Никогда…» Глядел на ее руку, зажавшую геологический молоток, и слышал: «Никогда!»

Нет, этого постигнуть я не мог. Постигнуть это — значит от чего-то дорогого отрешиться, значит с чем-то смириться, а это было сверх моих сил. Этого не постигнешь, с этим не смиришься, и забыть этого нельзя.

…Когда Инга сказала: «Боже, хоть бы у меня помутился разум, чтобы я могла это забыть», я подумал: «Нет!»

Я так и сказал об этом Инге. И добавил:

— Наоборот, все, что мы делаем, о чем мы мечтаем, короче говоря, каждый глоток воздуха, вдыхаемый нами, — все должно быть продолжением жизни тех, кто от нас ушел. Иначе никто ни тебя, ни меня не назовет человеком.

Инга рассмеялась. Она смеялась теперь по особенному: только горлом. Сухие, резкие и жесткие звуки скорее напоминали плач мужчины, раздавленного горем. Слушать смех Инги было и тяжело и неприятно…

Так вот она рассмеялась.

— Алеша, зачем ты лжешь самому себе? «Все, что мы делаем, о чем мы мечтаем…» Ты ведь ни о чем не мечтаешь так же, как и я. Мы уже отмечтались с тобой, друг мой. И никакого продолжения жизни мы с тобой не несем. Жизнь — это то, что было у нас до Кедровой пади. А теперь мы просто тянем лямку, хотя и сами не знаем — для чего? Будь мы с тобой посильнее — все, наверное, было бы не так…

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, хотя можно было и не спрашивать. Разве не ясно, о чем она говорила? Но мне надо было выиграть время, чтобы прийти в себя от такой откровенной обнаженности ее мысли. И я снова переспросил: — Что ты имеешь в виду.

— Не притворяйся! — резко сказала Инга. — И не пытайся меня убеждать и себя тоже, что жизнь для нас с тобой имеет такую же ценность, как и прежде. Чепуха. На одних иллюзиях далеко не уедешь.

Я сказал:

— Знаешь, Инга, ничего за меня не решай. И ничего мне не навязывай.

— Боже меня сохрани. Живи себе на здоровье так, как хочешь. Веселись. Развлекайся… Найди себе бабенку, которая заменит Ольгу. А почему нет? Она тоже станет продолжением…

— Замолчи! — крикнул я. — Замолчи, слышишь?

— Не шуми, Алеша. — Инга приложила палец к губам, из стороны в сторону покачала головой: — Зачем шуметь? И злиться не надо. Я ведь все понимаю: ты мужчина и тебе тридцать три года. Душа грубеет без женских ласк… и кто осудит, если…