Четвертый раунд - [15]
Королев начал бой медленными передвижениями по рингу. Его могучие руки были почти совсем опущены, и весь он был совершенно открыт для ударов. Я знал, что все это обманчиво, что все мираж — и медлительность, и опущенные руки, и откровенное пренебрежение защитой; знал с чужих слов, но так хотелось проверить это самому, так хотелось убедиться в обратном…
Я сделал двойной финт правой в голову и резко ударил слева. И тут же пол вздыбился у меня под ногами, встал поперек, и я рухнул лицом в брезент.
Это был знаменитый встречный Королева. Один из тех страшных встречных ударов, о которых мне когда-то говорил на трибуне «Динамо» Заборас. Теперь я испытал его силу на себе.
На счете «четыре» я встал и бросился в новую атаку. Я не был в грогги — удар, по счастью, пришелся не в подбородок, а в верхнюю часть скулы, — я не был пьян от удара; просто я решил попробовать еще раз. А что, собственно, оставалось делать?
Развивая атаку, я не забывал следить за кулаками противника; подвижность была моим козырем, и я старался использовать ее полностью. Королев, казалось, не избегал ударов, он будто сам подставлял себя под них, но все они почему-то не достигали цели, попадая то в плечо, то в перчатку. И вдруг он сделал шаг в сторону и совсем открылся. Промахнуться в таком положении было невозможно, просто невозможно…
И вновь судья открыл счет.
Королев в последнее мгновение пружинисто присел, и моя перчатка пришлась не в челюсть, куда я ее направил, а в лоб; и ответный боковой угодил мне прямо в печень.
А дальше началось что-то страшное. Шесть раз меня швыряло на пол, шесть раз рефери отсчитывал надо мной секунды; четыре нокдауна в первом раунде, два во втором. Королев бил из любых положений, бил неожиданно и мгновенно, бил одинаково мощно с обеих рук; и каждый раз эти сокрушительные удары валили меня с ног.
Сегодня ничего подобного, разумеется, не увидишь: судьи давно прекратили бы бой за явным преимуществом, за невозможностью одним из противников его продолжать. Но тогда были другие нравы и другие правила. Бой продолжался, и мне пришлось выдержать все до конца.
Всякий раз, когда пол вывертывался у меня из-под ног, а я летел на брезент, мне казалось, что больше уже не встать. Да, честно говоря, вставать и не хотелось, ох как не хотелось. Голова раскалывалась от боли, глаза застилало пеленой, в ушах что-то хлюпало и гудело, тело от слабости становилось каким-то чужим и ватным… «Не вставай! Лежи! — подтачивала волю одна и та же мысль. — Лежи еще несколько секунд, и все кончится. Все равно ведь кончится именно этим. Если не сейчас, так в следующую минуту… Бой так или иначе проигран, так зачем лишние муки… Не вставай!»
Но я вставал. Что-то неведомое мне самому вновь и вновь ставило меня на ноги. Вставал, чтобы через минуту опять грохнуться на проклятый брезент.
Королев работал как какая-то чудовищная, неодолимая машина. Движения его были по-прежнему экономны и скупы и по-прежнему оставались нарочито медлительными. Но в нужный момент он взрывался, и подготовленный ложными движениями рук и туловища удар стремительно обрушивался на меня, сбивая с ног или отбрасывая на канаты. Будто срабатывала бомба замедленного действия.
После пятого нокдауна я решил, что с меня довольно, и попробовал клинчевать. Но вышло еще хуже. Пока я маневрировал, сохраняя за счет подвижности и активной работы ног дистанцию, удары в корпус чаще всего не проходили. В клинче я утрачивал это преимущество. Королев, отстраняясь назад, успевал провести серию быстрых коротких хуков, от которых гудело в груди и трещали ребра.
В третьем раунде я вновь стал работать на отходах, пуская то и дело в ход правую руку. С ее помощью мне удавалось сдерживать если и не все, то по крайней мере каждую вторую атаку. Королев то ли устал, то ли решил, что бой все равно выигран, — в чем-чем, а в этом он мог нисколько не сомневаться, — во всяком случае, раунд закончился более-менее благополучно.
— Ну как мы себя чувствуем? — ухмыляясь, спросил меня в раздевалке Мисюнас, но в глазах его проглядывало искреннее участие.
— Как самоубийца, — охая, ответил я.
— Я тоже об этом подумал. Еще в первом раунде. И во втором… — задумчиво сказал Мисюнас. — И все же ты выстоял! Выстоял до конца.
— До конца было недалеко, — сделал попытку улыбнуться я, но из этого ничего не вышло. — Так и ждал, что он из меня дух вышибет.
— Обошлось, — сказал Мисюнас. И, помолчав, добавил: — Не знаю даже, не был ли этот бой ошибкой… Я в том смысле, что, может, рано тебя было выпускать…
Нет, бой с Королевым не был ошибкой. Я понял это не сразу, но довольно скоро. Конечно, когда у тебя за плечами всего-навсего чуть больше десятка боев, поединок с таким асом ринга, как Королев, сильно смахивал на авантюру. Ведь у меня даже не было спортивного разряда. С момента, когда я впервые появился в тренировочном зале городской боксерской школы, прошло немногим более года. Все это, вместе взятое, выглядело не очень серьезно, и беспокойство моих тренеров нетрудно понять.
Однако для меня была важна не формальная сторона дела, а сам факт. В те годы любой, кто хотел чего-то добиться на всесоюзном ринге в тяжелом весе, не мог и мечтать, чтобы избежать столкновения с Королевым. Королев находился в расцвете своей боксерской карьеры, и надеяться, что он в ближайшие годы покинет ринг, никак не приходилось. Он был неизбежным препятствием на пути к званию чемпиона страны, причем таким препятствием, которое еще никому не удавалось одолеть. Его поражение от Андро Навасардова в 1944 году в счет не шло: Королев только вернулся с фронта, где, сражаясь в партизанской армии Медведева, естественно, не мог тренироваться и потому временно утратил спортивную форму. Но с тех пор, в седьмой раз завоевавший звание чемпиона Советского Союза, Николай Королев не знал поражений, а грозная его слава как несокрушенного и несокрушимого противника могла хоть у кого отбить руки. Чтобы преодолеть этот психологический барьер, существовал лишь один способ — проверить себя в бою с ним на ринге. И чем скорее, тем лучше, думалось мне…
Роман о жизни и борьбе Фридриха Энгельса, одного из основоположников марксизма, соратника и друга Карла Маркса. Электронное издание без иллюстраций.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Русского писателя Александра Грина (1880–1932) называют «рыцарем мечты». О том, что в человеке живет неистребимая потребность в мечте и воплощении этой мечты повествуют его лучшие произведения – «Алые паруса», «Бегущая по волнам», «Блистающий мир». Александр Гриневский (это настоящая фамилия писателя) долго искал себя: был матросом на пароходе, лесорубом, золотоискателем, театральным переписчиком, служил в армии, занимался революционной деятельностью. Был сослан, но бежал и, возвратившись в Петербург под чужим именем, занялся литературной деятельностью.
«Жизнь моя, очень подвижная и разнообразная, как благодаря случайностям, так и вследствие врожденного желания постоянно видеть все новое и новое, протекла среди таких различных обстановок и такого множества разнообразных людей, что отрывки из моих воспоминаний могут заинтересовать читателя…».
Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. Лаконичные фразы произведений, за которыми стоят часы, а порой и дни титанической работы автора, их эмоциональность и драматизм до сих пор тревожат сердца и умы читателей. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Где заканчивается бабелевский дневник двадцатых годов и начинаются рассказы его персонажа Кирилла Лютова? Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем в 20-х—30-х годах XX века ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу.
Туве Янссон — не только мама Муми-тролля, но и автор множества картин и иллюстраций, повестей и рассказов, песен и сценариев. Ее книги читают во всем мире, более чем на сорока языках. Туула Карьялайнен провела огромную исследовательскую работу и написала удивительную, прекрасно иллюстрированную биографию, в которой длинная и яркая жизнь Туве Янссон вплетена в историю XX века. Проведя огромную исследовательскую работу, Туула Карьялайнен написала большую и очень интересную книгу обо всем и обо всех, кого Туве Янссон любила в своей жизни.
АннотацияВоспоминания и размышления о беге и бегунах. Записано Стивом Шенкманом со слов чемпиона и рекордсмена Олимпийских игр, мира, Европы и Советского Союза, кавалера Ордена Ленина и знака ЦК ВЛКСМ «Спортивная доблесть», заслуженного мастера спорта Петра Болотникова.Петр Болотников, чемпион Олимпийских игр 1960 г. в Риме в беге на 10 000 м, наследник великого Владимира Куца и, к сожалению, наш последний олимпийский победитель на стайерских дистанциях рассказывает о своей спортивной карьере.
Харламов — это хоккей, но хоккей — это не только Харламов. Так можно афористично определить главную мысль книги знаменитого хоккеиста. Итак, хоккей и хоккеисты, спорт и личность в книге Валерия Харламова.
