Четвёртый Харитон - [18]

— Ты чего это на старости лет людей-то смешить вздумал?

— Какой тут смех, гляди, мы с Харитошкой жеребёнка выиграли, — оправдывался старик.

— В башку-то, спрашиваю, чего такая дурь пришла? — не унималась Баба-Яга.

— В башку-то, спрашиваешь? Да очень просто. В Москву тебя хочется свозить, а как ехать без надобности? Вот и решили мы с Харитошкой овёс вырастить, да такой, чтобы академики позавидовали. И с таким овсом на выставку махнуть. А по моей примете, в этом году овёс на Овсяной полянке в оглоблю уродится.

— Что старый, что малый, — вздохнула бабка.

А Ковча не унимался:

— Рассказал Харитошке про свою примету, ну и не стало от парня отбою: засеем овсом полянку, да и только, пока отец картошкой её не засадил. Озорство, говорю, сынок, получается… Но подумал: а дождусь ли ещё такой весны, ведь мои вёсны считаны. И ещё подумал: может быть, пахарь родится в этой затее, а это не шутка! Всё равно трактор бы нам председатель не дал, да и землю, пожалуй, ну мы и решили ссамовольничать: ночью на Ваське управить полянку. А кабы на тракторе, то такую дали пашню — любуйся, и только.

Трактористы подняли старика на руках и качнули раз и другой. Хотели и бабку Дарью качнуть, да побоялись, что рассыплется или вправду обернётся бабой-ягой и улетит на ступе с помелом. Как тогда быть старику без старухи?

III

— Когда вырастет Орлик, — рассуждал Харитон Четвёртый, держа в поводу Стрелку, — мы отправим его на погранзаставу имени комсомольца Коробицына для лучшего пограничника заставы.

— На заставу, — соглашаются пионеры…

А будущий пограничник Орлик, устав с непривычки целый день быть среди людей, сунул мордочку в мягкое, тёплое вымя матери, сосал сладкое молоко, широко расставив ноги, и помахивал от удовольствия курчавым белесоватым хвостиком-метёлочкой с рыжей полоской посередине…

— Слышь, Харитоша, — спрашивают следопыты, когда они остались одни, — почему же мы не догадались, что это была твоя затея?

— Следопытом быть не так просто. Но вы работали отлично.

— А ежа вместо медвежонка ты тоже сам себе в рюкзак сунул?

— Нет. Тут и я тоже дал маху. Медвежонка из рюкзака на волю выпустил дед Ковча. И дровни с плугом и бороной тоже Ковча отвёз на Ваське в другое место. Вот и получается, что:

…Чтобы выполнить приказ,

Следопыту нужна сила,

Следопыту нужна смётка,

Тонкий слух и острый глаз.

— Ха-ха-ха! — смеются следопыты.

*

Не слышно тракторных моторов.

Не слышно топота и храпа лошадей.

Не слышно гиканья наездников.

Умолкли шумные хороводы.

Месяц высветил и без того светлую майскую северную ночь. Но за околицей, на берегу реки, тихонечко звенит гармонь и льётся задушевная мелодия песни пахаря:

…Земле я низко кланялся

С зари и до зари…

Часть вторая

Глава первая

I

С южной стороны дома протаяла завалинка. На припёке, поближе к стене, треясь, охорашиваются обрадовавшиеся весне куры. Около них расхаживает чёрный золотошеий петух с большим красным гребнем. Нижний край ската тесовой крыши дома украшен частоколом мартовских ледяных сосуль. С острия сосуль весело, беспрерывно и неудержимо льются звенящие струи прозрачной воды. Большая сосу ля, подтаявшая у основания, оторвалась от тесины, шлёпнулась о ступеньку крыльца и рассыпалась на мелкие ледышки. Ледышки играют на солнце цветами радуги. Петух соскочил с завалинки, уставился левым глазом на золотую ледышку, клюнул — не понравилось. Перекинул гребень на левую сторону головы, уставился правым глазом на фиолетовую ледышку и тоже клюнул. Опять не понравилось. Взмахнул крыльями, изогнул дугой шею, закрыл глаза, чуть присел, прокричал во всё горло: «Ку-ку-ре-ку!» И неторопливо зашагал к завалинке. В это время ещё сосуля оторвалась от крыши и тоже шлёпнулась о ступеньку крыльца, да так, что градом ледышек обсыпало кур, а одна ледышка угодила в красный гребень петуха. Куры забеспокоились, перестав охорашиваться. Петух отскочил в сторону, глянул на край крыши и, наверное, решив, что кто-то ещё сбросит оттуда не одну сосулю, прокричал тревожно: «Ко-ко-ко!», будто спрашивал — кто там балуется? И увёл кур в подворотню сарая — подальше от греха.

— Трусишка! — засмеялся Харитоша, глядя на петуха, и, размахнувшись, одним ударом колуна развалил пополам толстую еловую чурку.

В отводе, что из поля в деревню, показался Ковча с бегущими за ним лыжами, привязанными верёвочкой к кушаку.

— Дед Митрич, заходите передохнуть! — обрадованно закричал Харитоша.

— К тебе и иду, сынок.

— В избу пойдёмте, Митрич, чаем с клюквой угощу.

— Лестница крута, не осилю. Устал. Дай-ка лучше потолще чурку. Вот так, спасибо. Эко сколько дров-то наколол! — метнул глазами старик на гору желтоватых с красноватыми прожилками, смолой пахнущих поленьев. — А на Шумиху ходил. Утром-то по насту, что по асфальту, ну, а как ободняло наст — не держит, еле до зимника добрался.

— А зимник ещё держит?

— Да где как. В лесу держит, а в поле тоже местами сдал. То по колено провалишься, а то и глубже, еле до деревни добрался, будь ты неладна.

— Сохатого не видел?

— Эх, Харитоша, кажется, и ты его не увидишь больше.

— Почему? — удивился парень, вскинул колун над головой, приподнявшись на носках и подавшись плечами назад.