Четвертое сокровище - [36]

— Я могу вас отвезти в одно местечко поблизости. Там неплохо.

— Неплохо мне подходит.

Они сели в машину, и Годзэн отвез Тину к небольшому кафе всего лишь в паре минут от больницы. Там подавали супы и сэндвичи. Они сели за столик у окна. В такое позднее время ели всего несколько посетителей. Столы были покрыты скатертями в красную клетку. Тина заказала половину вегетарианского сэндвича, чашку грибного супа-пюре и холодный чай. Годзэн себе попросил то же самое.

После того как у них приняли заказ и принесли чай, Тина заговорила:

— Врач сказал, что у сэнсэя обширное повреждение, особенно пострадали зоны мозга, отвечающие за порождение и понимание речи. Вот эти. — Она дотронулась до левой стороны своей головы.

— Есть ли надежда на улучшение?

— Они пока не знают, насколько серьезны повреждения. Им нужно взять еще несколько анализов. Часть симптомов — неспособность говорить и писать, даже неспособность понимать, когда с ним разговаривают, — могут быть временными. У него в мозгу образовалась небольшая опухоль — естественная реакция на удар, вызванный разрывом сосуда. Когда опухоль спадет, можно ожидать некоторого улучшения.

Годзэн пристально смотрел на стол, слегка повернувшись к ней одним ухом, будто внимательно слушан.

После небольшой паузы он быстро кивнул и спросил:

— Но его состояние может и не улучшиться?

Тина объяснила, что не знает, но слышала, что при реабилитации нервные связи могут восстановиться и утраченные функции — отчасти вернуться. Однако, предупредила она, вряд ли следует ожидать полного восстановления.

Официант принес большие тарелки: на одной стороне возлежал вегетарианский сэндвич, раздувавшийся от жареного красного перца, красного лука и зеленых листьев салата, на другой стояла большая чашка супа.

— Приятного аппетита, — сказан официант. — Через минуту я подам еще чаю.

Тина попробовала суп.

— Вкусно, — оценила она. Годзэн вздохнул с облегчением.

Тина отодвинула ложку, залезла рукой в рюкзак и вынула листок, отданный врачом.

— Это нарисовал сэнсэй.

Взгляд Годзэна задвигался по листку, брови хмурились.

— Не может быть, чтобы это сделал сэнсэй.

— Некоторые части похожи на кандзи, некоторые — на кану, но я и то, и другое знаю плохо.

Годзэн взял рисунок и стал изучать его — в какой-то миг даже перевернул вверх ногами.

— Эти рисунки сделаны в стиле сэнсэя Дзэндзэн, только не столь энергично. И черты не складываются ни в иероглифы, ни в азбуку. — Он повернул лист и показал ей на часть рисунка. — Вот это часть иероглифа «вода». Вы не дадите ручку?

Тина вытащила из рюкзака ручку и протянула ему На салфетке он изобразил иероглиф «вода».

— Вот это «мидзу», вода. На рисунке есть часть этого иероглифа, — он показал на несколько черт, — но в целом иероглифа, похожего на то, что здесь нарисовано, нет.

— Понятно, — сказала Тина. — Не кажется ли вам, что этим он хочет что-то сообщить, но не может вспомнить весь иероглиф целиком?

Годзэн втянул воздух через зубы.

— Не знаю. Я не могу найти никакого смысла в его рисунках. Здесь все смешано, как… в мазне. Это правильное слово?

— В каракулях?

— Да, каракули.

— Вы сказали, что отдельные черты похожи на стиль сэнсэя, только слабее. В каком смысле слабее?

Годзэн показал на мазок, о котором шла речь.

^{Первый иероглиф — «бё» — изображает человека, лежащего на кровати, и значит «болезнь». Иероглиф произошел от идеограммы, изначально имевшей значение «большой алтарь». Значение может отсылать к понятиям «большой», «калечащий» или «фатальный». В чертах должен быть размах, чтобы не дать болезни завладеть духом больного. Второй иероглиф — «хицу» — состоит из сочетания идеограмм «бамбук» и «кисточка в руке». Для письма чаще всего брали бамбуковые кисточки, хотя каллиграфы пользовались ими крайне редко. Тем не менее, бамбуковые кисточки дают ощущение изначальной сельской простоты, описываемой традиционным японским понятием «ваби-саби»[48].}

^{Дневник наставника. Школа японской каллиграфии Дзэндзэн.}

— Вот здесь его маркер двигался кругами, словно его разум расстроен. В сёдо есть специальный термин — «бьёхицу», что буквально значит «больная черта». — Годзэн нарисовал иероглиф на салфетке. — По тому, как нанесены кистью черты иероглифа, можно определить, болен ли человек, написавший его, или его сознание не сосредоточено на том, что он писал. Черты могут показать духовное и ментальное состояние человека. Сэнсэй сказал бы, что каллиграфия — картина сознания пишущего.

Тина внимательно посмотрела на рисунки сэнсэя.

— Значит, вы утверждаете, что эти рисунки «бьёхицу»?

— Очень «бьёхицу».

— Интересно, — заметила Тина. Она записала слово и скопировала иероглиф в свою записную книжку.

Тина стояла в кабинете профессора Портер на втором этаже восточного крыла института и смотрела, как та подписывает Тинино заявление в Отдел финансовой помощи. Когда она закончила, Тина сказала:

— Я была у учителя каллиграфии — того, который перенес удар. — Она показала профессору рисунки сэнсэя и пересказала все, что ей объяснил Годзэн.

— Классические признаки аграфии.

Профессор Портер встала из-за стола и подошла белой пластиковой доске на стене. На ней было накарябано несколько объявлений («Конференция,