Четвертое сокровище - [35]
На цыпочках Тина подошла к ней. Японец, лежавшим на левом боку, был накрыт одеялом. Закрытые глаза, спокойное дыхание. По лицу был разлит покой, спутанные волосы — почти полностью седые.
— Э-эй? — позвала она через минуту почти шепотом.
Его лоб, широкий и сильный, слегка наморщился, веки, дрогнув, приоткрылись. Голова дернулась. Тина видела, как он нахмурился, снова моргнул, словно ему снились кошмары. Его веки медленно открылись, показав расфокусированные глаза, пустые, будто он еще спит или вглядывается куда-то в глубину своего сознания.
— Эй? — снова позвала Тина.
Глаза сэнсэя вроде обратились на нее, по крайней мере — на ее голос, но лишь на долю секунды. Он снова закрыл глаза, потом открыл и посмотрел на Тину.
— Сэнсэй?
Его рот слегка приоткрылся, из него вырвалось застоявшееся дыхание, но звука не было. Губы сэнсэя опять сомкнулись и снова разомкнулись. Его глаза закатились вниз, будто он пытался посмотреть на собственный рот. В углу рта выступила капелька слюны. Тина взяла из коробки на тумбочке салфетку и вытерла. Он моргнул от прикосновения, закрыл глаза.
Дверь отворилась, и в палату вошел врач. Ему пришлось слегка наклониться, чтобы не задеть притолоку. На самой макушке у него сияла лысина, словно от протер ее в дверных проемах.
— Родственница? — спросил он, изучая карту сэнсэя.
— Подруга друга. — Она взглянула на больного — глаза его были по-прежнему закрыты. — Вообще-то я аспирантка в Калифорнийском университете. По нейрологии.
— Нейрология, а? Докторант?
— Да.
Он шагнул вперед.
— Доктор Джеффри, — представился он, протягивая руку с длинными костлявыми пальцами.
— Тина Судзуки.
Она пожала его руку.
— На чем-то особо акцентируете внимание?
— Прошу прощения?
— В нейропроблематике, — пояснил врач. — Интересуетесь какой-нибудь определенной темой?
— Я работаю с доктором Портер. По языку.
Одна из его бровей приподнялась.
— Вот как. Афазия?
— Да. Наша исследовательская группы занимается функциональными языковыми отделами мозга.
Доктор вытащил листок из своей папки и показал Тине:
— Можете что-нибудь в этом понять?
На листке бумаге черным было сделано несколько мазков — то были следы маркера. Изображение напоминало иероглифы — те же графические черты, — но Тина не могла понять ни одного из этих знаков.
— Не знаю. Я вижу лишь элементы, которые могут быть частями японских иероглифов, но я не специалист. Я могу прочесть лишь некоторые. Если бы вы дали мне на время эти листки, я могла бы проконсультироваться у тех, кто понимает больше.
Доктор протянул ей рисунки.
— Конечно. — Он нагнулся к сэнсэю. — Привет.
Глаза Дзэндзэна открылись. Доктор вытащил тонкий фонарик и посветил в глаза сэнсэю, поводив лучом из стороны в сторону. Сэнсэй моргнул, но за светом не проследил.
— Каково его состояние? — спросила Тина.
— У него был геморрагический удар в левой доле, вы-звавший некоторые повреждения также и в предлобной зоне. Его состояние было успешно стабилизировано в реанимации, отек мозга уменьшился. Ему повезло, что он приехал сюда всего через несколько минут после кровоизлияния. Удалось приостановить ишемический каскад, локализовать зону инфаркта с помощью лекарств и заморозки.
Он посмотрел на Тину, проверяя, понимает ли она. Девушка кивнула, предлагая продолжать. Он пролистнул несколько страниц в папке.
— Тем не менее, поражение крайне обширное. — Его пальцы нырнули в папку и вытащили снимок. — Да, обширное поражение.
Он протянул снимок Тине. Та всмотрелась. По черным и белым пятнам она узнала коронарный срез мозга. В левом полушарии, там, где здоровая ткань давала бы сероватое изображение, виднелись большие черные зоны.
Тина оторвалась от снимка и посмотрела на сэнсэя: его глаза теперь явно смотрели на нее, хотя лицо по-прежнему ничего не выражало. Она опустилась рядом на колени, и его взгляд последовал за ней.
— Сэнсэй?
Фокус пропал, и глаза его закрылись.
Слов не было — только чувства. Острая боль, мимолетное ощущение — очень больно. Боль стала черной дырой, в которую он провалится, и она пожрет его, как будто всё на свете его оставило.
На короткий миг, который для него тянулся целую вечность, появилось более сильное чувство — стремления.
Перед ним появилось лицо — такое знакомое и такое мучительно чужое. Лицо было перед ним, а он мог лишь пялиться на него. Не мог придвинуться, не мог выразить чувства, которых было так много, что он не мог отличить одно от другого. В нем возникло ощущение знания того, что он знает и должен выразить это, а иначе жизнь его прекратится.
Потом лицо исчезло, тьма покрыла все, оставив лишь легкий гул. Звук далеких чувств.
Тина отыскала Годзэна перед входом в больницу — он сидел на скамье. Он встал, когда она подошла.
— Извините, что так долго.
Он покачал головой:
— Нет нужды извиняться.
— В палату сэнсэя пришел врач, и мы долго разговаривали.
— Что он сказал?
— Может, нам имеет смысл где-нибудь сесть и поговорить. У вас есть время?
— Да, время есть.
Тина посмотрела на окружавшие больницу медицинские учреждения и аптеки.
— Не знаю, куда здесь вообще можно пойти.
— Вы не хотели бы поесть?
— Вообще-то я сегодня только завтракала.
