Четвертое сокровище - [28]

Они сделали по паре глотков, когда официант принес сэндвичи: хрустящий хлеб скрывался под слоем копченых красных перцев, оливок, феты и моццареллы, а также помидоров. Они отломили по кусочку этого аппетитного буйства. Мистер Роберт жевал, как обычно, задумчиво, словно пытался ощутить вкус каждой молекулы. Так он делал все — напряженно-сосредоточенно, как требовали на занятиях боевыми искусствами. Но вот наконец проглотил.

— Какие у тебя сегодня были занятия?

— Мозг и язык. У профессора Портер.

— О чем это?

— Названием все сказано. Как мозг производит язык.

Тина принялась резать свой сэндвич на кусочки, которые можно было бы прожевать.

— Своевременно. У моего сэнсэя по сёдо как раз случился удар. Он недавно вышел из комы, но не может ни говорить, ни писать — по крайней мере, ничего осмысленного. Рисует лишь вот такие каракули. Отчасти абстракция, отчасти иероглифы, но во всем вместе — никакого смысла. Это что-нибудь значит?

Тина вспомнила занятия по психологии.

— Похоже на афазию.

— Афазия… — повторил Мистер Роберт. — Это навсегда?

— Я не знаю медицинских аспектов. Может, удастся разузнать у профессора Портер подробнее. Или Уиджи знает что-нибудь.

— Уиджи? — Мистер Роберт посмотрел, как она кладет отрезанный кусочек в рот.

— Это один из аспирантов. Доктор медицины.

— Что это за имя — Уиджи?

— Прозвище, сокращение от Уильяма Джеймса.

— Хм. — Он внимательно посмотрел на стакан с чаем, взял его и сделал глубокомысленный глоток. — Я был сегодня у твоей матери.

— Как она?

— Поначалу вроде бы совсем неплохо, но потом у нее начались боли.

— Спазмы?

— Да, что-то вроде. Судя по всему, очень болезненные.

Тина вспомнила, что косяк, который дала ей Джина, все еще лежит у нее в рюкзаке.

— Она собиралась на работу?

— Да.

— Похоже на маму. Не пропустила и дня, насколько я помню.

Сан-Франциско

— Как муж? — спросила Ханако у Киёми, менеджера ресторана «Тэмпура-Хаус».

Киёми заполняла график работы на неделю, а Ханако складывала салфетки.

— Неплохо, — ответила Киёми. — Можно сказать, даже лучше. На прошлой неделе у него были сильные боли. Говорит, такое чувство, будто он тонет.

У мужа Киёми была легкая форма эмфиземы, хотя, как утверждала она сама, он в жизни не выкурил не единой сигареты. Но с пятнадцати лет работал в прокуренных ресторанах и барах.

В ногах у Ханако закололо, и она сморщилась.

— С тобой все в порядке? — спросила Киёми.

— Все хорошо.

Киёми посмотрела на нее поверх очков:

— Ты уверена?

— Уверена.

Киёми вернулась к своим таблицам:

— Мне очень нравится заполнять эти графики.

— Тебе все нравится, — улыбнулась Ханако.

Киёми задумалась.

— Нет, не все.

— А что тебе не нравится?

Та рассмеялась:

— Не знаю. Что-нибудь есть такое.

Ханако сложила следующую салфетку в замысловатый узел, похожий на цветок. Киёми научила ее этому хитроумному узлу больше двадцати лет назад. А через две недели Ханако уже складывала салфетки быстрее всех в «Тэмпура-Хаусе».

— Что изучает Хана? — поинтересовалась Киёми. — Я помню, ты мне уже говорила.

— Нервную деятельность. Мозг.

— Это я поняла. Там было что-то еще.

Ханако оторвала взгляд от салфетки:

— Язык. Как мы пользуемся мозгом, чтобы говорить и понимать, что нам говорят другие.

— Язык.

— И мозг.

— Язык и мозг. Кажется, я поняла. Хана умная, да? — Киёми показала карандашом на график работы. — Тебе не нужно времени для отдыха?

— Отдыха? Зачем это мне отдыхать?

— Сделаешь перерыв. Побудешь с Ханой, раз она сюда вернулась.

Ханако покачала головой:

— Она теперь в университете, у нее нет для меня времени.

— Я что-то не припомню, чтобы в последние годы ты брала отпуск.

— Я ездила к Хане на выпуск в Сан-Диего.

— Всего на два дня. Это не отпуск.

— Мне не нужен отпуск… — Гримаса исказила ее лицо, когда ногу скрутило спазмом.

— Вот видишь. Ты опять… так сделала.

— Что сделала?

— Эту гримасу. Вот так. — И Киёми скривилась, изображая боль.

— У меня все хорошо, не волнуйся.

Ханако сгребла кипу салфеток и начала раскладывать их по столам.

Интерлюдия

Вверх по Пауэлл

Май 1977 года

Сан-Франциско, Калифорния

Набитый скалящимися туристами, вагончик фуникулера полз вверх по Пауэлл-стрит, проплывая мимо Ханако, когда она входила в ресторан «Тэмпура-Хаус». Она открыла дверь и заглянула внутрь. Персонал убирался после обеденного часа пик, обслуживал нескольких оставшихся клиентов и готовился к наплыву толпы, которая обычно атаковала ресторан во время ужина.

— Одна будете обедать? — окликнула ее официантка, одетая в кимоно.

— Нет, извините, — ответила Ханако. — Я хотела бы устроиться официанткой.

— Понятно. Тогда пойдемте.

Ханако пришлось чуть ли не бежать за официанткой — та, не снижая скорости, подхватила по пути несколько пустых тарелок. Они прошли за норэн[45] — разделенную надвое короткую занавеску — и оказались в маленьком кабинете. Официантка дала ей заполнить анкету, велела ждать управляющую и тут же поспешила в зал, захватив с собой переполненную пепельницу.

Ханако уже почти все написала, когда в комнату вошла японка. Она представилась по-японски и взяла листок. Просмотрела его.

— Вы живете на углу Буш и Тэйлор, совсем рядом. Эго хорошо. Не придется пользоваться городским транспортом. На нем и за год не доедешь. — Женщина коротко улыбнулась. В уголках глаз возникло и тут же пропало несколько морщинок. Затем она спросила по-английски: — Сколько времени вы уже в Сан-Франциско?