Четвертое сокровище - [12]

— Мам?

— Ха-тян, — позвала из гостиной ее мать, Ханако. Она всегда звала Тину средним именем, укорачивая его и прибавляя японский ласкательный суффикс.

Тина прошла по коридору. Слева — дверь в материнскую спальню, справа — два чулана. Дверь в первый была открыта, и Тина заглянула внутрь. Много лет назад перегородку между чуланами снесли, и они превратились в маленькую комнату. Чуланы служили Тине спальней, пока она не уехала в Сан-Диего поступать в колледж.

До восьми лет Тина спала на раскладушке в спальне матери. Когда ей исполнилось восемь, она заявила, что уже слишком большая, чтобы спать вместе с матерью, и потребовала отдельной комнаты. Она не сказала матери, что к тому же устала от жирного, липкого запаха масла, в котором жарили тэмпуру[14] в ресторане «Тэмпура-Хаус», где мать работала. Этот запах насквозь пропитал материнское рабочее кимоно и впитался в волосы и кожу.

За несколько недель до дня рождения они съездили к тете Киёми, жившей около парка Золотые Ворота. У обоих ее детей были свои комнаты. По дороге домой Тина спросила мать, почему они не могут переехать в более просторную квартиру. Ханако ответила:

— Ты же знаешь. Как же твой колледж, нэ[15]? Тебе нужны деньги, чтобы учиться в колледже.

Вместо переезда на новую квартиру Ханако предложила дочери свою спальню: сама же она будет спать на диване в гостиной. Однако Тина уже положила глаз на уютные чуланы. Она все равно в них все время играла: в последнее время строила там себе палатку из одеял и читала при свете фонарика.

Ханако упиралась несколько дней, а потом как-то утром брат одного из поваров «Тэмпура-Хауса», плотник, появился у них с ящиком инструментов. Тина так никогда и не узнала, разрешили матери переделывать чуланы в комнату, или нет, но предположила, что стенку можно восстановить так же быстро, как ее снесли.

После того как Тина поступила в колледж, мать постепенно вернула чуланам их изначальное предназначение. Одежда Ханако, висевшая раньше в маленьком гардеробе в спальне, перекочевала обратно. Кровать Тины и остальная мебель, включая почти кукольный комод с зеркалом и школьный стол, по-прежнему стояли в чуланах, но теперь были завалены коробками и кипами писем и газет. Мать становилась старьевщицей.

Тина вошла в гостиную и опустила рюкзак на пол. Ханако лежала на диване. Ее спину подпирала подушка, а на животе лежал японский женский журнал. Пока мать закрывала журнал и поднималась, Тина заметила:

— Ма, ты бы не оставляла дверь нараспашку.

— Но я же знала, что ты придешь, — ответила Ханако. — Ты же сама мне позвонила…

— Дверь все равно лучше закрывать.

— Хорошо, Хатян.

Мать положила журнал на кофейный столик, а подушку на диванную полку. Тина села на пол среди комнаты.

— Как ты сегодня себя чувствуешь? — Около года назад у матери обнаружили рассеянный склероз.

— Гэнки[16]. Я просто читала перед работой. Как у тебя учеба?

— Нормально, сегодня всего один семинар. Просто тест.

— Тест? В первый день?

— Что-то вроде теста.

Тина последней сдала свои ответы. Джиллиан и студент, с которым она хихикала, работы сдали первыми. И ушли вместе. Профессор Аламо едва взглянул на Тину, когда она отдавала ему свои листки. Она там написала, что уверена: остальные присутствующие знают о неврологии гораздо больше нее. Она получила степень бакалавра по психологии, но прошла курс по нейроаспектам психологии. Этот курс оказался самым интересным. Она добавила, что прекрасно понимает: ей необходимо освоить громадный объем материала, — но она всегда была старательной студенткой и постоянно готовилась к занятиям. Ее главным вкладом в развитие нейронной теории сознания будет понятие «открытого разума».

^{Мозжечок, или «малый мозг», представляет собой скопление плотно прилегающих тканей головного мозга, находящееся под полушариями головного мозга, и отвечает за планирование и окончательную коррекцию движений. Клетки Гольджи: подавляющие интернейроны (клетки, передающие раздражение от одного нейрона к другому), находятся в мозжечке.}

^{Тетрадь по неврологии, Кристина Хана Судзуки.}

В ответе на второй вопрос она написала, что слышала и о Сантьяго Рамоне-и-Кахале, и о Камилло Гольджи, особенно — о Гольджи, чьим именем назван метод окрашивания шлифа, позволяющий рассмотреть отдельные нейроны под микроскопом. Кроме того, в мозгу, точнее — в мозжечке, есть особый тип клеток, названный его именем. О Кахале она знала меньше — только то, что он использовал метод окрашивания Гольджи в своих оригинальных исследованиях, и в результате обнаружил новый тип нейронов; к тому же он считается основателем современной нейроанатомии. Она честно призналась, что факт совместного получения ими Нобелевской премии был ей неизвестен и она не имела никакого понятия о теоретических расхождениях между ними. Она высказала предположение (в чем и призналась сама), что, вполне возможно, ученые имели разные взгляды на то, как нейроны функционируют и передают возбуждение друг другу Один, вероятно, предполагал, что нейроны скорее связаны непосредственно, то есть просто соединены друг с другом, а не передают возбуждения по синапсам через нейропередающее химическое вещество. Кто из ученых какую теорию защищал, она не знала.