Четверо Благочестивых. По обе стороны закона - [7]

Собравшиеся в депутатской курилке живо обсуждали «Четверых благочестивых», не высказывая, впрочем, ничего нового.

— Смех да и только! — категорически произнес один. — Четыре каких-то мифических человека собираются, видите ли, противостоять всей мощи и организованным структурам самой высокоразвитой нации в мире.

— После Германии, — глубокомысленно вставил его коллега по фамилии Скотт.

— О, умоляю, только не впутывайте сюда Германию, — раздраженно ответил первый. — Скотт, можем мы хоть о чем-нибудь поговорить, не вспоминая о превосходстве государственных институтов Германии?

— Это невозможно! — оживился Скотт, садясь на своего конька. — Не забывайте, что в Германии только в стали и железе производительность на одного занятого работника возросла на 43 процента, а ее транспортные…

— По-вашему, Рамон отзовет законопроект? — спросил старейший член партии, депутат от Восточного Олдгейта[10], отмахиваясь от потока статистических данных.

— Рамон? Нет, только не он. Он скорее умрет…

— Положение очень необычное, — заметил Восточный Олдгейт и три города, один лондонский пригород и один провинциальный поселок городского типа согласно закивали, подтверждая: «Да, крайне необычное».

— В старые времена, когда Баскоу был еще молодым депутатом, — Восточный Олдгейт кивнул на согбенного, убеленного сединами депутата с белоснежной бородой, с трудом ковылявшего к свободному креслу, — в старые времена…

— А я думал, старик Баскоу сегодня не придет! — неуместно заметил тут кто-то из невнимательных слушателей.

— В старые времена, — продолжил депутат от Восточного Олдгейта, — еще до заварухи с фениями…[11]

— Кстати, о высокоразвитости, — снова взялся за свое увлекшийся Скотт. — Райнбакен в прошлом месяце сказал в нижней палате: «Германия достигла той точки, где…»

— Будь я на месте Рамона, — веско произнес Восточный Олдгейт, — я бы точно знал, как мне поступить. Я бы пошел прямиком в полицию и сказал: «Послушайте…»

Но тут раздался оглушительный долгий звонок, и депутаты поспешили к двери.

Когда вопрос с девятым дополнением к постановлению о медуэйских портовых сборах был успешно разрешен, и слова «или же в дальнейшем считать принятым» подкрепились убедительным перевесом в двадцать четыре голоса, палата общин вернулась к прерванной дискуссии.

— Я всегда говорил и буду это повторять, — провозгласило одно важное лицо, — что министр член кабинета, если он истинный государственный деятель, не имеет права думать о себе.

— Правильно! — выкрикнул кто-то и зааплодировал.

— О себе, — повторил выступающий. — Долг перед государством должен для него быть превыше любых… э-э-э… остальных соображений. Помните, что я сказал на днях Баррингтону, когда мы обсуждали бюджет? Я сказал: «Истинный и благородный джентльмен не позволяет, не может себе позволить игнорировать настойчивое и почти единодушное волеизъявление большинства избирателей. Поступки министра короны в первую очередь должны быть подчинены здравым, обдуманным суждениям большинства избирателей, чьи высшие чувства… — нет — … чутье которых…» Нет, не так… Словом, я очень понятно выразил, в чем должен заключаться долг министра, — сбивчиво подытожил государственный муж.

— А теперь позвольте мне… — начал было Восточный Олдгейт, но тут к нему подошел лакей с подносом в руках, на котором лежал зеленовато-серый конверт. — Кто-то из господ обронил? — поинтересовался депутат и, взяв с подноса конверт, полез в карман за очками. — «Членам палаты общин», — прочитал он и посмотрел поверх пенсне на собравшихся.

— Прошение какой-нибудь компании о регистрации. По-видимому, это их проспект, — предположил тучный депутат от Западного Брондсбери. — Мне такие сотнями приходят. Буквально на днях…

— Слишком тонкое для проспекта, — возразил Восточный Олдгейт, взвешивая письмо в руке.

— Значит, реклама какого-нибудь лекарства, — настаивал упрямый представитель Брондсбери. — Я каждое утро такие получаю. «Берегите силы» и прочая ерунда в таком же духе. На прошлой неделе один тип прислал мне…

— Откройте, — предложил кто-то, и депутат повиновался. Прочитав несколько строк, он побагровел.

— Будь я проклят! — оторопело пробормотал он и прочитал вслух:

«Граждане!

Правительство собирается принять законопроект, отдающий в руки злейшего из современных правительств людей, патриотов, которым суждено стать спасителями своих стран. Мы уведомили министра, отвечающего за внедрение данного законопроекта (название его вам известно), что в случае, если законопроект не будет отозван, мы убьем его.

Мы идем на эту крайнюю меру неохотно, поскольку знаем, что в остальном министр — честный и мужественный человек, и лишь желание избежать исполнения нашего обещания подтолкнуло нас обратиться к членам прародительницы парламентов[12] с просьбой направить все силы на то, чтобы законопроект был отозван.

Будь мы обычными убийцами или грубыми анархистами, нам бы ничего не стоило обрушить безжалостный кулак мщения на членов этого собрания. Чтобы у вас не осталось сомнения, что угрозы наши — не пустой звук, соизвольте заглянуть под стол, стоящий рядом с нишей в этой комнате. Там вы обнаружите машину, мощности которой хватит, чтобы сровнять с землей большую часть этого здания.