Честь семьи Лоренцони - [36]

— На сладкое у меня не осталось времени, — виновато пробормотала Кьяра, не заметив, какими взглядами обменялись сидящие за столом домочадцы. Вне всякого сомнения, такими же взглядами обменялись в свое время члены группы Доннера, [25] заслышав голоса своих спасителей.

— Кажется, в морозилке осталось немного gelato, [26] — услужливо подсказал Раффи, отрабатывая десять тысяч лир, полученных им от Паолы.

— Я его сегодня доела, — призналась Кьяра.

— А почему бы вам двоим не сгонять за мороженым на площадь Санта-Маргарита? — предложила Паола. — Не забудьте принести и на нашу долю.

— А посуда? — возразила Кьяра. — Ты сама сказала, если я готовлю ужин, то Раффи будет мыть посуду.

Прежде чем Раффи успел выразить решительный протест, Паола сказала:

— Если вы быстренько сбегаете за мороженым, посуда за мной.

Предложение было встречено восторженными криками; Брунетти вытащил из кармана портмоне и протянул Раффи двадцать тысяч лир. Они выбежали из кухни, уже в коридоре начав торговаться по поводу сорта мороженого. Ананасовое? Ванильное? Клубничное?

Паола встала из-за стола и принялась убирать посуду.

— Ну как, выживешь? — спросила она у мужа.

— Если выпью еще одну литровую бутылку воды, перед тем как лечь спать, а вторую поставлю на ночь у кровати, то, может быть, и выживу.

— Гадость жуткая, верно? — улыбнулась Паола.

— Но она была так счастлива, — возразил Брунетти. Помолчав немного, он добавил: — Еще один веский аргумент в пользу высшего образования для всех женщин, как ты считаешь?

Паола рассмеялась и сунула тарелки в раковину. Они продолжали непринужденно болтать, обмениваясь впечатлениями по поводу недавнего ужина; довольные тем, что обман удался и Кьяра так и не догадалась об их маленькой семейной хитрости и, как подумалось Брунетти, их безграничной любви.

Когда с посудой было покончено, Брунетти сказал;

— Боюсь, что мне все-таки придется поехать завтра утром в Беллуно вместе с Вьянелло.

— Это по поводу Лоренцони?

— Да.

— Как они это восприняли?

— Плохо. Особенно мать.

Он понял, что потеря единственного сына — не та тема, которую Паола захочет обсуждать. Она предпочла сменить тему:

— Где они его нашли?

— На поле.

— На поле? На каком поле?

— Одно из богом забытых местечек, за крошечной деревушкой с чудным названием, — сама знаешь, они там все такие, в Беллуно, — Кольди-Куньян, насколько я помню.

— Как же им удалось его найти?

— Один местный фермер вспахивал поле трактором и наткнулся на кости.

— Боже, как это ужасно, — выдохнула она и тут же добавила: — И ты был вынужден рассказать об этом родителям, а потом еще давиться этой мерзостью!

Услышав это, Брунетти расхохотался.

— Что я такого сказала?

— Нет, ничего особенного. Забавно, что ты в первую очередь подумала о еде.

— От тебя научилась, мой дорогой, — не без ехидства отвечала она, — перед тем, как выйти за тебя замуж, я редко о ней задумывалась.

— Тогда как, скажи на милость, ты научилась так вкусно готовить?

Паола сделала вид, что не расслышала его вопроса, и отвела глаза; может, она и вправду смутилась, но Брунетти была хорошо знакома эта уловка: иногда ей хотелось, чтобы ее упрашивали, и поэтому Брунетти не сдавался:

— Нет, ну ты все-таки скажи мне, кто научил тебя готовить? Ты будто всю жизнь этим занималась.

— Я купила книгу «О вкусной и здоровой пище», — выпалила она.

— «О вкусной и здоровой пище»? Ты? Но зачем?

— Когда я поняла, что люблю тебя всем сердцем, и увидела, что ты любишь вкусно поесть, я решила, что будет лучше, если я научусь готовить. — Она посмотрела на мужа, ожидая его реакции, но, увидев, что он молчит, продолжала: — Я начала учиться еще дома, и, можешь мне поверить, некоторые из моих «шедевров» были куда хуже, чем то, что досталось нам сегодня на ужин.

— В это трудно поверить, — признался Брунетти, — продолжай.

— Ну… Я знала, что люблю тебя и хочу выйти за тебя замуж, так что я не сдавалась, и в конечном итоге… — она выразительным жестом обвела кухню руками, — … думаю, я кое-чего добилась.

— По книге?!

— Ну, если честно… мне кое-кто помогал.

— Кто?

— Дамиано, наш повар. И еще моя мама. А потом, когда мы с тобой уже были обручены — твоя.

— Моя мать? Она учила тебя готовить? — Паола кивнула. — Но она никогда мне об этом не говорила.

— Я попросила ее ничего тебе не рассказывать. Не хотела, чтобы ты знал.

— Но почему?

— Сама не знаю, Гвидо, — Брунетти почувствовал, что она кривит душой, но ничего не сказал, по долгому опыту зная, что она сейчас все объяснит, — наверное, мне хотелось, чтобы ты думал, что я на все руки мастерица.

Брунетти, сидя на стуле, наклонился вперед и, обхватив ее руками за талию, потянул к себе. Она вяло попыталась вырваться.

— Знаешь, я чувствую себя такой глупой. Не стоило все это тебе рассказывать. — Она нагнулась и поцеловала его в лоб. И вдруг ни с того ни с сего выпалила: — А ведь моя мать ее знает.

— Кого?

— Графиню Лоренцони. Кажется, они вместе заседают в каком-то благотворительном комитете, или что-то в этом роде… Точно не помню, но я уверена, что моя мать ее знает.

— Она когда-нибудь рассказывала тебе о графине? И если да, то что?

— Да ничего особенного, иначе я бы запомнила. За исключением этой страшной истории с ее сыном, разумеется. Это просто убило ее; по крайней мере, так считает моя мама. До этого случая она вела активный образ жизни: у нее был широкий круг знакомых по всей Венеции, ее часто видели в театрах, она собирала деньги на реставрацию «Ла Фениче». Но после исчезновения Роберто… ее словно подменили. По словам мамы, она практически не выходит из дома, не отвечает на телефонные звонки, никого не принимает. С той поры ее никто не видел. По-моему, мама говорила мне, что самое страшное — это неведение; что именно неведение сломило ее. Лучше всегда знать правду, какой бы горькой она ни была. Тогда она, может, смогла бы смириться. Но жить во мраке… не зная, жив ли твой сын или уже умер… что может быть ужасней? Лучше уж знать, что его больше нет, чем пребывать в неведении.