Честь Родины - [18]

— Ваше благородие, — сказал Кошка. — Дозвольте спасти товарища от надругания.

— Какого товарища? — спросил Перекомский.

Кошка рассказал о мертвом унтере. Капитан нахмурился.

— Опять чудишь? — буркнул он. — А что, если подстрелят? Незачем живому из-за мертвого пропадать. Не могу разрешить.

Но Кошка стоял на своем.

— Ваше высокоблагородие, — бормотал он, — меня пуля не трогает. Отпустите, будьте так милостивы… Дозвольте…

Он так упорно клянчил, что Перекомский не выдержал.

— Ну, черт с тобой! — сказал он. — На меня не пеняй. Сам в могилу лезешь. Пойду просить Панфилова.

Начальник оборонительной линии севастопольских укреплений контр-адмирал Панфилов после уговоров дал наконец разрешение.

Довольный Кошка отправился в землянку и целую ночь оттуда не выходил. Взяв матрац, он распорол его, вытряхнул солому и сшил себе из холстины мешок. А для рук и головы сделал прорези.

Рано поутру он напялил на себя мешок и выбрался с бастиона. Спустившись с бруствера вниз, он осторожно пополз.

В утреннем тумане белая холстина почти сливалась со снегом. Ползти было трудно. Обледенелые камни раздирали руки до крови.

До вкопанного в землю мертвеца оставалось еще шагов сто, а уже начинало светать. Ползти дальше было бесцельно и опасно.

Кошка залег на снегу и весь день пролежал до темноты.

Руки и ноги закоченели, не разогнуть.

Когда стемнело, он опять пополз. Кое-как добрался до мертвеца, вытащил широкий нож, начал тихонько откапывать. Мерзлая земля поддавалась туго. Он долбил ее ножом. Искрошенные комья осторожно вынимал пригоршнями, отбрасывал в сторону.

Работал он долго, несколько часов. Наконец откопал. Труп стал качаться в яме. Кошка, обмотав мертвеца веревкой, привязал его к своей спине. С усилием он вытащил труп из ямы и медленно, изредка останавливаясь, двинулся в обратный путь.

Нести тяжело, и уже опять светать начинает.

Заметили англичане, что кто-то по снегу ползет, открыли пальбу.

Пули летят, а Кошка все ползет, мертвец у него на спине.

Вот уже наша горка близко.

Надо вверх подниматься, а сила вся на исходе.

Все колени и локти изодраны, не доползти никак.

Вскочил Кошка и побежал.

Бежит он, спотыкается, а пули все гуще да чаще.

Заприметили англичане, что пропал труп, поняли все, стали палить залпами.

Споткнулся Кошка, упал, потом опять поднялся…

Тут выскочили товарищи на подмогу, втащили смельчака с покойником на бруствер.

Все радовались и хвалили храброго матроса.

Севастополь переживал последние дни осады. Французам удалось захватить одно из главных укреплений города — Малахов курган.

Командование отдало приказ покинуть Севастополь.

Отойдя от города, русские войска стали строить новые укрепления.

Одиннадцатимесячная осада измучила обе воюющие стороны. Начались переговоры о мире. Вскоре он был подписан.

По окончании войны многие из русских моряков и солдат, в том числе и Кошка, получили возможность вернуться на родину. Как прошла его дальнейшая жизнь, никто не знает.

А через много лет в Севастополе был сооружен бронзовый памятник адмиралу Корнилову.

Раненый адмирал указывает рукой на укрепление. Внизу надпись: «Отстаивайте Севастополь!»

У ног его возле небольшой пушки стоит матрос Кошка с ядром в руках.

НА СОПКАХ МАНЬЧЖУРИИ

Перед каждым очередным парадом в первой роте Нижегородского пехотного полка неизменно происходил один и тот же разговор.

Фельдфебель Копыто почтительно докладывал ротному командиру:

— Так что, ваше высокоблагородие, Бондаренку дозвольте не иначе, как дневальным оставить.

Ротный, пожилой капитан, озабоченный предстоящим смотром, нервно теребил редкую бородку и переспрашивал:

— Почему ты так думаешь?

— Иначе никак не сподручно, — отвечал фельдфебель. — Бондаренко нам весь церемониал испортит. Ростом он как медведь. Стало быть, его на правый фланг ставить надо, а равняться по нем не можно, потому как у него что ни шаг, то сажень. Левый фланг с ним пропасть должен.

Ротный соглашался:

— Да, пожалуй, ты прав, Копыто… Оставь его в роте дневальным. И впрямь, еще испортит смотр. Нескладный какой-то.

— Так точно. Дурной, ваше высокоблагородие.

— Дурной? Почему?

— По-нашему, ваше высокоблагородие, по-мужицки. А по-благородному, значит, будет дурак.

Услышав это, капитан обычно смеялся и отпускал фельдфебеля.

День смотра был для Бондаренко сплошным страданием. С утра он поднимался раньше всех, чистил винтовку, бляху на поясе, пуговицы, старательно пересматривал все свое несложное солдатское хозяйство. И когда роте надо было строиться, он сиял всей своей амуницией, как медный котелок после чистки.

Но тут его всегда ждало огорчение.

Перед тем как строиться, взводный унтер-офицер неизменно его вызывал и говорил:

— Бондаренко! Останешься в роте дневальным.

Бондаренко вздрагивал и умоляюще шептал:

— Господин взводный…

— Молчать! — кричал на него унтер. — Поговори еще! Сказано — останешься дневальным, и шабаш!

Бондаренко сокрушенно вздыхал:

— Що усе дневальным да дневальным! Треба хоть разок мени на парад пииты.

Огромный и действительно нескладный, с добродушным и немного глуповатым от огорчения лицом, он вызывал дружный хохот.

Солдаты смеялись:

— Куда тебе на парад! Ты там всех генералов перепутаешь. Этакий страшенный!