И посейчас еще в том месте на берегу, где стоял мельничий дом, если в земле хорошенько порыться, так можно по удаче найти богородичный венчик или иконный оклад с пустыми глазками, в которых сияли когда-то в лампадном свету в тайной молельне Спиридона мелкие разноцветные камни, как песчаный дубенский берег в лунную ночь, - солнышко там светит как-то иначе, может, оттого, что место как пригожая девушка…
Заросло оно всплошную кустами, словно что хоронят и прикрывают они от людского глаза зеленой полой, пожалуй, стало еще глуше, чем прежде. Такая пустыня, и в пустыне этой вечерние лучи, отражаясь в росе, по кустам висят, как дорогие оклады.
А вот еще совсем в недавнее время брали в том месте неподалеку глину на пробу - хотели большаки там ставить кирпишный завод, - так инженер из Чагодуя приехал, но только под ноги плюнул, потому что всего на аршин от подошвы пошла неудобная земля, белозобина, в которой только мертвым разве хорошо лежать - такая сухая, а так она ни к чему, а Сенька, главная у нас головешка, когда сам было копнул поглубже на штык, да не пошел заступ, о что-то упершись, так матюкнулся, что, кажется, родная мать его, косоглазая, царство ей небесное, Домна, высунулась с погоста и покачала на сынка головой… Одним словом, большаки в том самом месте вместо глины нашли после Спиридона большое кадило!
Над Сенькой потом пытали смеяться, потому что некто, как он, повел туда инженера.
- Я, - говорит, - укажу тако-ое место!
А все оттого, что любил все же Сенька к Боровому плесу на лисапете ездить купаться!
*****
Так вот и догадывайся теперь обо всем…
Что Спиридон Машу с чертухинского погоста украл, это доподлинно верно, потому Спиридон Емельяныч никак не мог помириться, чтобы Машу и провенчали так себе, кой-как, а пуще того, схоронили не как следует быть, так, чтобы поскорее в ад с лопаты спихнуть.
По Спиридонову же смыслу так выходило, что ежели при Машиной жизни все справить как можно лучше, не торопясь да ничего в молитвах не пропуская, так Маша непременно если уж не в самый рай, так к вратам подойдет, потому что умерла в первую ночь на брачной постели христовой невестой и не нарушила, хоть и убогую, плоть.
"По всему теперь, - рассуждал сам с собой Спиридон, - душа у нее должна быть ангельского чину…"
К тому же, как узналось потом, Ульяна созналась Спиридону в грехе и все ему рассказала про сонную травку, от которой Маша вовсе не умерла, а только крепко заснула.
Спиридон будто Ульяну простил и даже… взял ее в свою веру, потому что Ульяна тут же, почти после Машиных похорон, перебралась на Боровой плес на жительство. Так они все трое и сошлись под одной крышей: Петр Кирилыч, Спиридон Емельяныч и наговорная баба Ульяна!
Как уж они там управлялись про между собой, хорошо никому не известно, да и недолго тянулось это житье: во первой статье Спиридон Ульяну все же турнул, да если бы и не так, то все равно вскорости случился грех, и мельница сгорела вместе со Спиридоном, с его верой и со всеми святыми, а теперь уж выходит и с Машей, которую он перед этим вырыл с погоста, спрятав в ту же молельню от человечьего глаза, пока не проснется.
Обо всем этом старики наши будто потом, задолго спустя, узнали от самого Петра Кирилыча, потому что Ульяна, хоть и осталась жива после пожара, потому что чуть ли даже не накануне Спиридон с мельницы ее протурил, но от нее никто слова не мог додолбиться.
Да ей и нельзя было обо всем много рассусоливать.
По всему судя, она и тут не обошлась без кромешного дела. К году спустя после пожара Ульяна на старости лет стряхнула девчонку и от людского стыда подкинула ее на крыльцо к дяде Прокопу, который в ту пору только что оженился и жил с краю в отделе, почти у самого леса.
Дело вышло такое, что Ульяне, конечно, обо всем лучше было молчать…
Долго еще потом канючила, побираясь под окнами нищим куском. Нос отрос у ней совсем в сторону и когтем заворотился вниз: ребята плакали, когда она проходила у окон. Сама говорила, что рада бы смерти, да и смерть, видно, от нее отступилась. Только как-то был такой год в нашем месте: волки всю скотину с дворов перетаскали. Так в этот-то волчий год Ульяна шла по нашему лесу из Гусенок в Чертухино, по старости припозднилась в дороге, набежала на нее волчья стая и у самой Антютиковой тропы загрызла.
Остались после нее только чуни да дырявая нищая сумка.
Туда ей и дорога!
Петр же Кирилыч рассказывал так.
*****
После поминок по Маше вышло само все как-то так, что Петр Кирилыч безо всяких сговоров пошел на мельницу со Спиридоном.
Только и сказал всего Спиридон, когда Мавра поклонилась на оба конца, на которых стояли пустые чашки после медовой кутьи:
- Спаси Христос, сватья!.. Пойдем, сынок… И так загостились!.. Ты, Мавра, сундуки себе разбери, что годится, возьми, что негожавое - нищим подай! Добрым словом помянут!
Так было это решение Спиридона необычно в мужицком быту, чтобы зять после смерти жены к тестю жить уходил, оставляя приданое сварливой невестке, что Мавра без слов повалилась в сапоги сначала Спиридону, а потом и Петру Кирилычу, не глядя на обоих, потому что было Мавре стыдно, сказать же и повиниться, что добрую половину из сундуков она уж давно рассовала на дворе по разным углам, - не решилась.
