Чертухинский балакирь - [69]

Часто так бывает с людьми… Захают, заплюют, а за что?..

Лежит Маша и все слышит, как наяву, и видит все далеко-далеко, только ни о чем ни спросить, ни сказать не умеет.

И то ли это ударил на землю ясный после непогожего вечера золотистый рассвет, похожий с земли на лосиные большие рога, подпершие небо, то ли пролилось в сердце негаданное счастье и сердце этого счастья не вынесло, -вернулся в чулашек Петр Кирилыч, проводивши Спиридона за околицу, и положил на подушку с вышитыми по наволоке цветами совсем рядом с Машей свою курчавую русую голову.

- Машь… А Машь?.. - слышит она словно с другого берега, но о том, как ей сейчас с ним хорошо, ответить не может, хотела бы она ему улыбнуться, но на губах тяжелый замок.

- Машь? Что ты, бог с тобой!..

Вспомнилось ей, как давеча, когда Петр Кирилыч вошел в чулашек крадучись, чтобы Мавра с Акимом не заметили его возвращенья, по лицу его сразу разлилась непонятная муть, потому что Маша ничего не ответила на его шепоток и только минуту, показалось Петру Кирилычу, поглядела так-то чудно, отчего у него широко раскрылись глаза и уставились прямо в угол, а руки быстро зашарили в том месте, где под нерасстегнутой расфуфыркой спряталась убогая грудь и под левым соском тяжело билось сердце, словно подымалось в высокую гору. Закричал тогда Петр Кирилыч, хлопнул чуланною дверкой и опрометью выскочил в сени, должно быть и сам не заметив, что одна порчина хвостом волочится за ним, отчего Маше и стыдно, и немного смешно.

Посреди избы на полу сидели Павел Безрукий и Петька Цыган и прямо через край из большого окоренка тянули еще черное, как болотная вода, пиво.

- По чести просим… По доброй вас совести, - уговаривала их Мавра, но они и носом на нее не шевелили.

- Известные Петра и Павла - два апостола, - безнадежно махал рукой в сторонке Аким, почесывая затылок, - назюзюкались! Говорил тебе, поменьше хмелю вали!

- Маша-а-а! - закричал на них не своим голосом Петр Кирилыч, вбежавши в горницу с расстегнутым гашником.

Цыган с Павлом нехотя к нему повернулись, не понимая, зачем это Петр Кирилыч выскочил к ним от невесты, почему с глаз его прямо в пиво каплют крупные слезы. Только Мавра сразу, как увидала Петра Кирилыча, ахнула и пульнулась в сени, а Аким сперва руки расставил, а потом подошел к Петру Кирилычу, заглянул ему в широкие глаза и только и сказал:

- А-а-а-а!..

*****

Когда совсем рассвело, в избу к Акиму натолклось еще больше народу, чем вечерась на свадьбу.

Да в нашем деревенском обиходе и всегда так бывает: подчас весь век собачатся друг с дружкой, а как кто задерет коряжки, так к нему не находятся люди. Иной за всю жизнь при жизни твоей доброго слова не вымолвил, а тут уж беспременно придет, потому мертвые сраму не имут, а навредить подчас могут больше живого… Зато еще издали каждый шапку снимет и возле крыльца слезу смахнет: хороший, дескать, был человек!

По тому же самому кто только не перебывал у Маши, да и было всем за большое диво: в первую ночь!

Должно, что с дури Дунька Дурнуха желваки наплакала на глаза, и Ульяна от нее не отставала, за их плачем долго Маше ничего не было слышно, так словно лес под боком шумит, говор идет со всех сторон. Только от всего этого плача и причитаний было ей хорошо. После ее одинокой и незаметной людям жизни странно было видеть такое многолюдье в избе и такое внимание, с которым все смотрят на нее, подперши подбородок руками и широко раскрывши глаза.

- Ангелка ты наша, невестушка Маша! - то и дело всхлипывала Мавра, подходя к ней и вплотную приникая к глазам заплаканными глазами.

"Чего они все плачут?" - не может догадаться Маша.

Только когда, как вечером говорил уходя, пришел Спиридон и над ней, будто ничему не удивившись, наклонился, Маша, как и при жизни не раз, Спиридоновых глаз испугалась. Спиридон немного шатался, ни с кем не поздоровкался, слова никому не сказал и ни о чем не спросил, словно все сам раньше знал и предвидел, только поцеловал крепко Машин лоб и отошел к сторонке, будто вовсе тут не его дело.

Зато Петр Кирилыч так и не отрывался от Машиной подушки, все время с нее и головы не подымал, плакал он или нет, никому не было видно, только от близости его Маше по-прежнему было хорошо… Как-то Ульяна припала поближе к Петру Кирилычу, и Маша ясно различила слова:

- Полно тебе, Петр мой Кирилыч, горе такое, как ребячья слеза: смахни, и снова глаза чистые!

Маше даже понравилось это! А в самом-то деле, чего же теперь горевать Петру Кирилычу! Но тот словно замер.

*****

Так все с утра по избе и крутились дело не дело. Мавра часто выбегала в сени, а оттуда, пугливо озираясь на избяную дверь, в чулашек, рылась там подолгу в Машиных сундуках, и на нее сиротливо смотрела брачная постель с непомятой простыней; по каемке простынной по-прежнему бежали, как живые, в одну сторону куры с желтыми цыплятами, а впереди их расстановисто шагал к Маше в передний угол большой разноцветный петух с надутым зобом, словно вот собирался громко запеть и все это Машино наважденье вспугнуть и рассеять. Кой-что потихоньку совала из сундука неизвестно зачем под застреху, а ребятишки Маврины рядком все глядели на Машу с полатей, держа у ртов кулачки.