Чертово яблоко - [4]

— Развязывай, Фомич!

— Весь мешок по кормушкам рассыпать? Ишь, свиные рыла подняли. Заморское кушанье учуяли. Рассыпать, князь?

И тут только Шереметев пришел в себя.

— Погодь, Фомич. Кинь вот этому борову пяток картошин.

Боров хрумкал неохотно, словно перед этим мясным борщом насытился. И все-таки кое-как дохрумкал.

— Ну, храни тебя Бог. Утречком, Фомич, доложишь.

Утренний доклад дворецкого был вполне бравым.

— Жив, здоров, князь! Хрюкает на весь свинарник!

Но князь оживленного доклада дворецкого не разделил: уж лучше бы сдох этот боров, тогда бы все заботы отвалились. А теперь надо ехать в Стрелецкий приказ и просить его начальника, чтобы выделил по два стрельца для сопровождения и «бережения» земляных яблок в уездные города. Но и это еще не все: каждому воеводе надо вбить в голову — как сажать и когда сажать эти проклятущие клубни. А кто им овощную науку вдалбливать будет? Кто? Вот наказание Господне!

В другой раз плюнул на мешок Борис Петрович, а затем позвонил в серебряный колокольчик.

— Дуй, Фомич, в Поместный приказ. Пусть заново царево повеленье переписывают. И чтоб по всем городам!

У Фомича глаза на лоб.

— Да они один столбец всем миром день и ночь писали. А тут сотни уездов. Сколь бумаги надо извести! Недель пять перьями проскрипят.

— Одну неделю! Так и накажи дьяку, иначе царь ему голову оторвет. Да пусть только самую суть поищут, само предписание, как земляное яблоко выращивать. И чтоб не боле десяти клубней на уезд. А коль дьяк заартачится, я ему сам башку саблей смахну… А теперь, о Господи, мне надо в Стрелецкий приказ тащиться.

В третий раз плюнул на мешок.

Наконец, когда все было подготовлено, к Шереметеву напросился Акинфий Грачев. Борис Петрович, с удовольствием глянув на могучего волонтера, довольно высказал:

— Григорий Сипаткин о тебе докладывал. Исправно службу цареву нес. В кого ж ты такой детина уродился?

— Отец сказывал, в деда. В сажень-де вымахал. Лом на шее в колесо гнул.

— И ты сможешь?

— Дело нехитрое.

— Пожалуй, не врешь… Царя будешь ждать, аль пока государь на Русь возвращается, на меня послужишь?

— На тебя, князь, я служить не волен. Порядную грамоту писать не стану.

— Дело говоришь, Акишка. Ныне ты лишь одному царю подвластен. Однако послужи мне без порядной записи. Не хочешь в своем селе побывать?

— Не худо бы глянуть на матушку.

— Добро, коль матушку не забываешь. Навести, а заодно посадишь на своем огороде десять картофелин. Глядишь, и указ царя выполнишь.

— Да меня приказчик наш, Митрий Головкин, взашей из села вытурит. Он и так на меня кнутом замахивался.

— Кишка тонка у твово Митьки. Такую грамотку ему отпишу, что шапку перед тобой ломать будет. А царю я о тебе доложу. В беглых не будешь числиться. Поезжай с Богом, волонтер!

* * *

Глянул Акинфий на свою избу — и сердце зашлось от боли. Стоит, бедная, крытая жухлой соломой, с заколоченными оконцами — и ждет своего хозяина. И вся заросла чертополохом.

Старый сосед выглянул из оконца, выбрел на крыльцо и, опираясь на клюку, засеменил тощими больными ногами к волонтеру.

— Никак, ты, Акинфий?

— Я, дед Игоня. Жив, старина?

— А чо мне штанется? — зашамкал беззубым ртом дед. — Мне Гошподь, никак, што лет отвел, хе-хе.

— Семья где?

— Так, ить, Егорий приспел. Вше на баршкой пашне.

Старичок оперся всем телом на клюку и вылупился на Акинфия белесыми выцветшими глазами.

— А ты чего в шело приташилшя?

— Дело есть, дед. Принеси-ка мне топор.

— Погодь чуток.

Акинфий оторвал от оконец доски, зашел в избу, положил холщовую котому на лавку и, перекрестившись на закоптелый образ Николая Чудотворца, перед коим давно уже загасла неугасимая лампадка, тепло изронил:

— Здравствуй, изба.

Затем долго сидел на конике[9], опустив тяжелые руки на колени. Печалью исходило сердце. Казалось, совсем недавно изба была наполнена голосами родных людей, а ныне даже сверчка за опечьем не слыхать.

Повздыхал, погоревал, подумал о матери: как ей у сестры в Белогостицах живется? Сама-то Пестимея добрая, а вот муженек ее с норовом. Упрямый, своевольный, бывает, жену свою ни за что, ни про что за волосы таскает. Надо вечор наведаться к матери.

Глянул на котомку, вздохнул. Пора идти в огород сажать земляные яблоки. Строжайший наказ Шереметева! И что за овощ такой загадочный? Веками Русь жила и никогда не слышала о какой-то картошке. Сеяла рожь, овес, гречу, просо, ячмень, чеснок, лук, морковь, капусту, горох, репу… Все то, что крайне было необходимо крестьянину; чем жили, кормились, за счет чего поднимались и вырастали. И вдруг закопай в землю какое-то чудо-юдо, и через тридцать-сорок дней жди, когда оно поспеет и вместо одного клубня в земле уродится (как в сказке!) от пяти до десяти картофелин. Ничего подобного ни с одним овощем на Руси не бывало. И чего это иноземцы придумали? Но самая напасть в том, что сей клубень надо посадить не где-нибудь, а на месте все той же ржи или капусты, «дабы росло привольно, на лучших посевных землях». Это уж ни в какие ворота: любой мужик взбунтуется. И все ж задание боярина Шереметева надо принять к исполнению, на то слово давал.

Нашел Акинфий в закуте заплатанную холщовую рубаху, видавшие виды портки и заношенные до предела онучи; берестяные же лапти с оборами почему-то оказались на полатях. Облачился, подпоясал рубаху пеньковой веревкой, взял с лавки котомку, прихватил во дворе заступ и пошел в огород. Постоял чуток, а затем направился к гряде, на которой когда-то выращивали репу. Может, самое место здесь картошку посадить, ибо она чем-то похожа на любимый крестьянский овощ, правда, без хвостика. Вырастет с голову, такая же белая и вкусная, тогда ей цены не будет. Но допрежь надо грядку вскопать.