Чертова кукла - [30]

Карета стала у графининого подъезда. В белой бесфонарной мгле Литтино лицо казалось старым от обиды, гнева и внезапного ужаса. Хотела было удержать Юрия, сказать еще что-то, самое необходимое, но не сказала, точно язык отнялся.

Пошла наверх по ковру, а Юрий уехал. Торопился, взял ту же графинину карету.

Глава двадцать первая СЛУЧАЙ С ВЫСТРЕЛОМ

Лампу зажгли поспешно и небрежно; она горит скверно, воняет. У стола Левкович, как был, в фуражке и пальто, скрючившись, торопливо что-то пишет. Дописал, сложил, толкает в конверт, но так нелепо, что листок не входит. Скривив усы, Левкович комкает бумагу, гнет, но все-таки она не влезает в конверт.

— Ты не хотел меня дожидаться, Саша? — говорит Юрий в дверях. — Ты мне это писал? Еще рано. Всего одиннадцать в начале.

Левкович встал.

— Ага! Я думал, не придешь.

— Почему же? Да раздевайся. Поговорим.

— Поговорим? Раздевайся? Нет-с, мне не до говоренья. Кончено со мною. Да и с вами.

— Ты с ума, что ли, сошел? — прикрикнул Юрий, не сводя глаз с неподвижного лица приятеля. — В чем дело?

Левкович дернул рукой вперед и выстрелил. Невольно отпрыгнув влево, к двери, Юрий опрокинул стул и сам едва не упал. Белый клубок дыма посерел, распустился на всю комнату, лампа сделалась желтым пятном, бледно-лиловый четырехугольник окна затмился.

Левкович обернул длинный, офицерский револьвер к себе дулом и опять выстрелил. Юрий уже был около, успел схватить руку, но толкнуть как следует не успел. Выстрел был глуше, но опять — клуб белый, завеса дыма еще плотнее, и в дыму криво и тяжело валящийся офицер, боком на угол стола, потом ниже, на пол, задев этажерку.

— Саша, Саша… Саша!

Дым ел глаза, Юрий ощупью, наклонившись, искал, где лицо упавшего, где может быть рана.

В незапертую дверь уже вбегали, отрывисто кричали, спрашивали. Дым немного поднялся и пополз, качаясь, в коридор.

— Пожалуйста, доктора… Шишковского… тут на площадке, — заговорил Юрий. — Мой двоюродный брат ранил себя… нечаянно…

Левкович был жив. Он хрипел, странно дергался и что-то говорил; что — в хрипе нельзя было понять.

Когда минут через пять пришел доктор, толстый, рыжий и добродушный, Левковича уже положили на диван. Юрий сообразил, что рана должна быть в левом плече. Тут где-то дымилось, мундир пах гарью.

Терять время было нечего. Юрий согласился с доктором, что самое лучшее — перенести раненого в частную лечебницу наискосок, где ему будет подана нужная помощь всего скорее.

Через полчаса Юрий в скудно освещенной приемной лечебницы уже выслушивал слова другого доктора, хирурга из евреев, очень внимательного и точного. Пуля еще не извлечена, рана мучительная, но не смертельная, легкое едва ли задето. Больной почти все время в памяти, жалуется на свою неловкость (или неосторожность?), говорит о жене.

— Она могла бы его видеть? — спросил Юрий.

— Лучше не сейчас… Мы ему скажем что-нибудь…

— Как найдете нужным. Но она все равно приедет, ее надо же предупредить.

Еще почти час Юрий провозился дома со всякими формальностями скандала. Кажется, в неосторожность офицера мало поверили, но какое кому дело? Офицерский револьвер Юрий отдал приставу.

А полувсунутую в конверт записку он догадался спрятать сразу, еще в суете. В приемной успел пробежать ее и кое-как понял, в чем дело. Понял, по крайней мере, как нужно действовать.

Болела голова от дыма, от трескотни, тошнило от досады и от жалости к этому глупому, несчастному человеку. Завтра уж будет поздно помочь ему. Вот эта возня с дураками, от которой не всегда отвертишься, самое противное, что есть в жизни.

Юрий не останавливался на бесполезных рассуждениях о том, что было бы, если б Левкович случайно не промахнулся, когда стрелял в него. В этом идиотском состоянии естественно было промахнуться. Да и дело прошлое.

Уже в первом часу ночи Юрий позвонил в квартиру Левковичей.

Мура, в капоте, немного растрепанная, лежала на широком диване и грызла леденцы.

— Ах, Юруличка, — запела она, увидев Юрия, который остановился на пороге. — А я думала, кто это так поздно? Ну, я не удивляюсь, капризник! Саши нет, идите ко мне… Что вы? — прибавила она, вглядываясь в лицо гостя, и немного приподнялась.

В квартире было тихо. Юрий плотно запер дверь, подошел к Муре, цепко взял за руку повыше кисти и дернул так, что Мурочка сразу отлетела от дивана.

— Ты вот на что поднялась? Вот на что? Ах ты, дрянь, дура полоумная!

— Юрочка… Юрочка…

Он схватил ее за косы и таскал по ковру из стороны в сторону.

— И еще врать? Врать пакостно, себе и другим во вред… Нет, ты у меня эти штуки забудешь… забудешь…

Бил ее сосредоточенно, упорно, с серьезным лицом, как мужик "учит" жену. Она тряслась и тихо визжала, но не вырывалась.

— Юруля… миленький… Юрочка… клянусь тебе… Больно, Юра…

— Когда я тебя с Леонтинкой твоей развращал? Когда? Было это? Было? Не бросил я и Леонтинку, когда узнал, что вы за дряни обе, и барышня, и гувернантка? Тронул я тебя когда-нибудь пальцем, а? Для чего ты это наплела человеку, который только тем и виноват, что такую дрянь любит! Для чего? Отвечай!

Мура скорчилась на ковре, трепаная, запутанная в складках розового капота. Захлебываясь, всхлипывая и закрываясь руками, как виноватая баба, лепетала: