Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX — начала XX века - [10]
Закончив пышную тираду, достопочтенная сеньора, ставшая на время своей знакомице и спутницей, и чичероне, поддерживая последнюю под локоток, решительно распихивая зазевавшихся неторопливых прихожан, вошла в придел и растворилась в людской толпе, истово напиравшей на церковные ворота.
Храм утопал в изумительном, расточительно-ярком блеске. Свет струился от алтаря, растекался по церкви, достигая самых удаленных, потаенных уголков, и там отражался, множился и устремлялся обратно разноцветным потоком искр, рожденных в строгих гранях умопомрачительно дорогих украшений коленопреклоненных дам, смиренно опустившихся на бархатные подушечки, в окружении верных пажей, цепко сжимавших хозяйские молитвенники, все они блистающим плотным кольцом окружили кафедру пресвитера.
В шаге от них, чуть поодаль, высились, подобно крепостной стене, «кавалеры двадцати четырех», призванные уберечь своих дражайших супруг, чад и домочадцев даже от самого дыхания толпы, плебеев, заполнивших весь собор. Статные рыцари, выходцы из самых что ни на есть наиблагороднейших семей Севильи, стояли плечом к плечу в плащах с золотыми галунами. В неровном свете были едва различимы красно-зеленые гербы и девизы, вышитые на спинах. Каждый из кавалеров одной рукой держал шляпу, белые пышные перья волной ниспадали с полей и, касаясь пола, мели ковры, другой рукой придерживали отполированные до блеска гарды[23] шпаг или поглаживали, словно лаская, изящно гравированные рукояти кинжалов. Толпа, заполнившая собой все свободное пространство в нефах, глухо рокотала в полумраке, словно бурное море; вдруг нестройный плеск нарушился восторженным, оглушительным возгласом, который в тот же миг утонул, захлебнувшись в рваном и резком громе бубнов и бубенцов, — толпа узрела архиепископа, тот воссел в окружении ближайших приближенных у алтаря на трон под кошенилевым балдахином и троекратно благословил прихожан.
Между тем час Рождественской мессы наступил, минута неутомимо сменяла другую, а священник все не являлся к алтарю. В толпе послышался все нарастающий глухой ропот нетерпения. Кавалеры вполголоса перебрасывались меж собой парой отрывистых фраз. Архиепископ отослал ризничего разузнать причину задержки церемонии.
— Маэстро Перес захворал, ему очень плохо, нет никакой надежды на то, что сегодня он сможет участвовать во всенощной.
Таков был ответ ризничего.
В мгновение ока новость облетела собравшихся в церкви. Словами невозможно описать, что происходило далее, но стоит заметить, едва лишь печальное известие разнеслось по храму, как все вскочили со своих мест, воцарились неимоверный шум, гул, ропот и волнение. Альгвасилы,[24] невесть откуда взявшиеся, приложили немало сил, дабы утихомирить толпу, возникли и растворились в тугих волнах людского моря.
И тут подле трона предстоятеля выросла тщедушная фигурка маленького, сухопарого человечка, к тому же изрядно косившего на оба глаза.
— Маэстро Перес захворал, — вкрадчиво пропела фигурка. — Без музыканта церемония не начнется. Если будет на то ваша воля, в отсутствие маэстро я мог бы заменить его. Знайте, ни отсутствие, ни болезнь, ни даже кончина маэстро Переса, без сомнения величайшего музыканта, не в силах заставить инструмент смолкнуть.
Архиепископ молча кивнул в знак согласия. Свита опознала в тщедушном незнакомце некоего органиста, слывшего явным недругом монастыря Святой Инессы. Глухой ропот недовольства волной прокатился среди окружавших прелата, как вдруг в атриуме послышались полные изумления вскрики:
— Маэстро Перес здесь!.. Маэстро Перес здесь!..
Все обратили свои взоры туда, откуда неслись нестройные голоса, — ко входу в храм.
Маэстро Перес, бледный и согбенный, появился на пороге храма, он восседал в кресле, за честь пронести его на своих плечах боролось немало прихожан.
Ни строгие предписания врачевателей, ни слезы единственной дочери — ничто не в силах было удержать старика в постели.
— Увы, — твердил он, — это моя последняя месса, я знаю, я знаю, потому не желаю умирать, не прикоснувшись к клавишам оргáна в последний раз, а сегодня… сегодня, в Рождественский сочельник, тем более. Идем, я требую, приказываю: идем в церковь!
Его желание исполнилось; медленно проплывая над головами прихожан, достиг он наконец цели своей, вознесенный руками почитателей на хоры, занял место у оргáна. Служба началась. Колокола пробили полночь.
Всенощная потекла своим чередом, слова Евангелия разнеслись под сводами собора, вот уже и обряд дароприношения свершился, действо достигло кульминации: священник вознес длань, дабы освятить прихожан, поднятая рука на миг застыла в торжественной неподвижности.
