Черный замок Ольшанский - [54]

Все смеются, хотя и не очень весело. Такой ласковый и почему-то грустный майский вечер, что хочется верить одновременно в вечность и тленность бытия.

– И в самом деле так, – говорит настроенный на лирический лад Гончаренок. – Оттрубил каких-то лет шестьдесят – и хватит. И кому тогда дело, сколько твои кости пролежали в земле? Ведь правда, пани Сташка?

Ветер играет прядкой ее каштановых волос.

– Вздор несете, мужчины, – вдруг бросает она. – До всех костей живым людям есть дело. В противном случае, громко говоря, не были бы мы людьми. Есть такой у нас кустарный способ определять, ископаемая это кость, очень давняя, первобытная, или сравнительно новая. Дотронься языком. Если липнет – значит, ископаемая. Я впервые аспиранткой это услышала, на заседании сектора археологии. Ну и решила попробовать. Хохот стоял на весь зал.

– Это что же, и человеческие лижете? – спросил Высоцкий. – Безумие какое-то. Гадко же.

– А почему? – отозвался Генка. – Если кости миллион лет, она тогда чище, чем наши руки. А я же вот своим девчатам руки лижу, если чего-то делать не хочется.

– Это когда было? – возмутилась Валя Волот. – Да я тебе и руки не дала бы, даже если бы собрался лизать.

– Толстуха, – с угрозой сказал Генка. – Ой, надеру уши.

– Это мы тебе артелью надерем, – вступилась Тереза.

– И в самом деле, – поддержала ее Стася.

– А по-моему, так все равно, – сказал Гончаренок. – Что нам до старых костей? О своих надо думать. Тем более что еще неизвестно, кому было легче кости по земле носить, нам или им. Войны тут всякие, беды, болезни разные развелись. Вон хотя бы поглядите на очереди у дантистов. А я однажды в музее макеты старых погребений смотрел – так там такие у всех этих древних зубы белые.

– Нам легче кости носить, – сказала Стася. – Следите за зубами, давайте им работу, – и не нужен будет вам дантист.

– А они следили? – с подковыркой спросил Гончаренок.

– А ты спросил у них, сколько они жили? – Резко повернулся к нему Шаблыка. – Ну-ка, Сташка…

– Мало кто доживал до сорока, – сказала она.

– Потому и зубы белые, как у собаки, – повысил голос Шаблыка. – Ты тоже по сравнению с собакой сколько живешь? Вот и съел зубы. Вот тебе и ответ, кому по земле легче кости носить. А если человек теперь не доживает до сорока, погибает на войне, погибает в печи, погибает во рву, – это не вина жизни, это вина других…

«Чего сцепились? – подумал я. – Словно ненормальные все».

И тут, по аналогии, а также чтобы перевести разговор в иное русло, я сказал:

– Вот Лопотуха. Разве он виноват в том, что такой? Люди сделали. Правильнее, нелюди. И что умрет, может, рано – тоже они.

– Не скажи, – отозвался Гончаренок, – может, ему так просто удобнее. Чтобы не вязались… Исчезает иногда на несколько дней.

– Послушай, – обратился к нему Высоцкий, – помнишь Рохлю-ненормального? Кем он потом, при немцах, объявился? В одной машине с шефом кладненского СД ездил. Вот как, мои вы голубчики.

– Брось, – вдруг не выдержал я, чувствуя, что перемена темы ничего не дала, что не отделаться нам от темы войны и человеческих страданий. – И не мелите глупостей про обиженного человека. Сами говорили, что видел что-то и… Да, наконец, сами помните, как шли мы с вами мимо мельницы, а он мешки таскал. И дворняги за ним…

– Действительно. – И Шаблыка рассмеялся. – Одна, видимо, помесь с таксой. Похожа на пылесос «Ракета».

– Плохой смех, – сказал я. – А он увидел нас и кричит: «Сыщик проклятый! Наводчик гицелев[69]! Замок ему! Сыщикам выдать! На след навести! Ну, погоди! Мы тебе!» Кто это мы? Кто из нас наводчик? Ты, Тодор? Шаблыка? Высоцкий? Я?

– Псы за сволочью ходить не будут, – строго, как очень опытная, сказала Тереза. – Они чувствуют, кто их любит, кто незлой.

– Чепуха, – вдруг сказал Ковбой. – Гитлер вон тоже любил собак и детей. Да дело в том, что любил он исключительно немецких собак и немецких детей. Да и то далеко не всех. Иначе не бродили бы у нас по лесам одичавшие лагерные псы и не плакали бы немецкие дети…

«Нет, они все же отравлены войной. А может, в этом и есть секрет всех последних событий? Айнзатцкоманда? Выселение деревни? Памятники расстрелянным? Кто знает… Всех зацепило. Даже Гончаренка с его язвительным добродушием. Даже Высоцкого. А Лопотуха? Может, в самом деле не помешанный? И правда, почему исчезает?»

…Шли мы в Ольшанку уже в темноте. Нам с Высоцким выпало идти вместе, остальные пошли другой дорогой.

– Да, – снова завел он свою шарманку, – и чего они все сцепились? По-моему, так живи тихо, хотя бы извозчиком, и никуда не лезь.

– Напрасно. Вы человек с умом. И с определенным стремлением, чтобы вас уважали.

Я вспомнил, как он отреагировал на «туземца» в Езно.

– Все равно не лезу.

«Ну конечно, – подумал я. – Троюродного брата при поляках повесили в тридцать девятом. Может, за что-то связанное с политикой. Двоюродного немцы в Кладно в сорок четвертом… Тут испугаешься. Да только вспомни, сколько в войну погибло и не за политику».

А он, словно угадав мои мысли, сказал:

– Хоть сову о пень, хоть пнем по сове – сове все равно. И не хочу я этого. Отработал, помылся в бане или в речке, опрокинул стопку, поужинал – живу. Ночью проснусь – живу. Кони хорошо пахнут – аж смеюсь от радости – живу. И ничего больше мне не надо. Пошли они, все эти рубки к…