Черный шар - [9]

Она не знала, как поступить дальше, разменивать ли свою квартиру, покупать ли новый кооператив или взять да и подождать, пока все само собой определится…

Не успели свекровь с невесткой перекинуться парой слов, как звуки дрели на кухне переросли в голос Адольфа, звучащий как набат. Катя моментально узнала цитаты из “Нового мира”, которыми он осыпал головы незадачливых слушателей. Публика стала стекаться на митинг.

Адольф читал наизусть отрывки из Стреляного и других доселе здесь неведомых авторов, после чего начал импровизировать на тему сталинизма. Попытавшаяся поднять голос в защиту Сталина Муза была втоптана в грязь со своими доводами. Адольф, поднаторевший в такого рода дискуссиях, откровенно парил над “неотесанной” аудиторией.

Нил, выходивший с чайником из кухни, сочувственно подмигнул Кате, заглянувшей осведомиться, как продвигается дело. Всем видом она давала понять, как утомил ее этот родственничек-демократ.

Адольф же, расправившись со Сталиным, перекинулся на Ленина и его сподвижников, а заодно почему-то на Коротича, который прежде писал поэмы о вожде пролетариата, а теперь занялся его разоблачением. Проехался Адольф и по биографиям знаменитых диссидентов, покинувших родину в трудные годы, и в конце своей пламенной речи патетически возопил:

– Я же никогда не покину вас, и вместе мы возродим величие России!

Сергей Семенович, зашедший на кухню сполоснуть миску от щей, недовольно пробормотал:

– Не добили мы вас, сволочей, вот и полезли, как тараканы. Нет на вас Сталина!

Императрица, доселе неподвижно внимавшая оратору, согласно закивала:

– Был порядок, был… Все развалили, все…

– Такие, как вы, душили интеллигенцию в лагерях! – Адольф сорвался на визг. Он всегда чувствовал свое бессилие перед искренней любовью к советскому режиму.

– Да, душили, – подтвердил Вертепный, глядя на Адольфа неподвижными свиными глазками, – вот только тебя среди них что-то не припомню. Ты – говно, а думаешь, что интеллигенция, – спокойно заключил Вертепный и, обтерев рукавом губы от жира, сыто рыгнул и вышел из кухни. Он навернул хороших щец, в меру выпил и оттого был добродушен. СС даже не потрудился выставить из квартиры этого непрописанного демократа.

Но Адольф не понял, как ему повезло. Он глотал ртом воздух, не в силах подобрать слова к отвращению, которое вызвал в нем Вертепный.

– Ненавижу, – прошептал он, яростно пнув ногой так и не прибитую полку.

Надевая пальто, Адольф еще раз столкнулся взглядом с Вертепным, когда тот выходил из туалета с журналом под мышкой: нераскаявшийся сталинист до последней страницы использовал годовую подписку “Партийной жизни”…

Катя и родственники прощались подчеркнуто вежливо и торопливо, чтобы не успеть наговорить друг другу гадостей.

Соседи разошлись по комнатам после спонтанного митинга, а Катя осталась собирать раскиданные по кухне инструменты.

– Ну и душный же свекор у тебя, – заметил Нил.

– Не то слово! – она закатила глаза. – Тошнит от его проповедей, наизусть их знаю, всегда одно и то же: те же слова, те же чужие мысли, набившие оскомину разоблачения. Хотя бы раз процитировал что-нибудь из Пушкина, так нет же – только Стреляные, “Колотые” и далее все в том же духе. Пойми правильно, я тоже сочувствую пострадавшим, но ведь нельзя же впадать в остервенелость! Адольф просыпается с покаянием и ложится с ним. Ты не представляешь, какие он отмачивал фортели. Однажды заявил, что уйдет из семьи, если Илья, я и Ирина не покаемся в преступлениях сталинского режима. Мы пытались отпираться, ссылаясь на малолетство, но он категорически отказывался жить под одной крышей с пособниками кровавого террора. Адольф убежден, что у нас в стране нет невиновных даже среди младенцев. Кто не жертва, тот – преступник. Либо ты пострадавший, либо – виновный в страданиях другого.

– Ну и как, ушел он из дома?

– Ирина тогда же утром за чашкой кофе во всем созналась и покаялась, не желая сердить мужа в день зарплаты. Илью эти комические разборки достали. Да разве его одного? Я выучила весь репертуар Адольфа, он ведь как заевшая пластинка: Сталин-Ленин, Сталин-Ленин…

– Мысли витают в воздухе, а мы лишь выхватываем какие-то части целого, о котором не имеем представления. Не убирай инструмент, – Нил начал примеривать злополучную полку к стене. – А ты что же, за дедушку Ленина заступаешься? – черные глаза Нила сузились и стали хитрыми.

– Как не заступаться, – усмехнулась Катя, – если в садике заучивала: “Я маленькая девочка, танцую и пою. Я Ленина не видела, но я его люблю…”? А впрочем, я-то его потом видела. Когда ездила в Москву к тетушке. В первый же день она разбудила меня в семь утра, натянула белые гольфы, повязала пионерский галстук и повезла в Мавзолей. Вереница людей тянулась до могилы Неизвестного солдата. Самое начало лета, утром холодрыга страшная, но тетушка в крепдешиновом платье такая непоколебимая, и я рядом стою, синею. Когда продвинулись на Красную площадь, оказалось, там очередь закручивается еще в три витка. Дождь пошел, у меня банты на голове обвисли. Но тетка двадцать лет в партии – разве она отступит! Когда наконец приблизились, мы уже окаменели, как солдаты почетного караула. В полумраке глянула на мумию, и тут у меня такая трясучка началась – зуб на зуб не попадал. Полдня в ванне отпаривали, зато тетка была довольна, что я причастилась. Обед праздничный закатила по поваренной книге 53-го года, – порывшись в ящике, Катя вытащила баночку с индейцем на крышке. – Хочешь кофе?