Чёрный менестрель - [42]

— А зачем кастрату рабыня? — спросили из толпы, Голушко не смог разглядеть, кто.

— Работать заставит, — всё так же глубокомысленноответил горожанин среднего достатка в синем плаще, — рабы — они, знаешь ли, иногда работают.

— Там, где работают рабы, толку нет! — с вызовом произнёс ремесленник в коричневой тунике, он, судя по виду, уже хотел разродиться речью, но тут же его перебил горожанин в жёлтом с красными полосами халате:

— Тебе видней, ведь Великий Куст определил тебе назначение работать руками, — несмотря на всю, на первый взгляд, благовоспитанность речи, всем было ясно, что богатенький издевается — физический труд у семикустников считался позором, недаром куинам, самым уважаемым членам общества семикустников, запрещалось самостоятельно даже выносить мусор из своего дома…

Пока вокруг разгорался спор, нечто среднее между богословским диспутом и профсоюзным митингом, Голушко размышлял. С одной стороны, ему было ужасно жаль несчастную девочку, которой на вид не было и четырнадцати, и поэтому юридические струны души Степана требовали её выкупить. С другой стороны, деньги, выделенные Снурией на накладные расходы (именно так Голушко мысленно называл операцию по поджогу города, что поделаешь, мать его воспитала очень законопослушным, и он по-прежнему оставался таковым где-то в глубине своей бездонной души) заканчивались. А платить из своего кармана, пусть даже для того, чтобы восторжествовала справедливость, Степан, как истинный сын «ридной окрайны», категорически отказывался.

На рыночной площади было весело, все ждали начала «культурного мероприятия» (казни) и убивали время до её свершения, как вдруг около помоста громко раздался звонкий девичий голос:

— Я покупаю!

На рыночной площади установилась гробовая тишина. Приблизительно через полминуты чиновник, объявлявший приговор, подобрал отвисшую челюсть и насмешливо спросил:

— А у тебя есть десять золотых?

— Ну да, — ответила Ребана и протянула к чиновнику правую руку, в ладони которой поблёскивали солнечным светом десять монет.

— А твои папа с мамой знают, что ты собираешься потратить такую сумму? — придя в себя от шока, спросил чиновник.

— Да, папа — купец, мы недавно приехали в ваш город, он мне сам эти деньги дал, чтобы я купила себе на день рождения какую-нибудь безделушку, — прочирикала Ребана, пока Голушко стирал со лба пот. Он только сейчас понял, что девчушка, отданная под опеку Хиир, будет следовать заветам своей учительницы.

— Вот я подумала, что рабыня — это лучшая безделушка.

Чиновник несколько раз попытался что-то сказать, но только открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыбина. Придя в себя, он спросил:

— Милая, ты разве не слышала, что она — убийца? Неужели ты не боишься, что она тебя тоже…

— А меня-то за что? — удивилась Ребана, — я же ведь не мужчина…

Чиновник хотел ещё что-то сказать, но хохот покрыл рыночную площадь, как прибой во время прилива покрывает прибрежную отмель.

Отсмеявшись вместе со всеми, чиновник виновато улыбнулся и сказал:

— Всё это, конечно, хорошо, но твой папа может подтвердить твои слова?

— Разумеется, нужно только послать в постоялый двор «Гусиная печень» и мой папа придёт сюда, чтобы подтвердить мои слова, — начала было Ребана, но увидев тень сомнения, набежавшую на лицо собеседника, быстро поправилась, и, указав на Голушко, сказала:

— Вот господин менестрель, он едет в нашем обозе и иногда приглядывает за мной, вот он всё подтвердит.

— Вы подтверждаете слова этой особы, господин менестрель? — грозно спросил чиновник.

— Да, разумеется, — ответил Степан, думая о том, что затеряться в Тапии теперь будет уже не суждено никогда — каждая собака узнает его в лицо.

— Ну что же, тогда займёмся формальностями, — сказал чиновник и приступил к делу…

Пересчитав (три раза!!!) деньги, чиновник попросил Ребану расписаться на восьми листах, а затем все отправились в магистрат для оформления купчей. До магистрата идти было недалеко, а вот в оплоте городской бюрократической власти походить из кабинета в кабинет пришлось. Очень быстро (не прошло и пяти часов) почти все подписи были проставлены. Покупатели прошли в небольшую комнатку, где за конторкой сидел ещё один представитель государственной власти. Увидев посетителей, он замахал руками и буквально простонал:

— Рабочий день окончен, приходите завтра.

Вместо ответа Голушко, которому хождения по чиновничьим кабинетам надоели ещё по прошлому опыту, молча положил два шкела на край конторки.

— Два шкела живому не дают! — возмутился чиновник.

Степан пожал плечами и убрал один шкел обратно в кошелёк.

— С другой стороны, — многозначительно сказал чиновник, — я почти что умер, — и, дождавшись, когда Голушко вернёт вторую серебряную монету на край конторки, быстро добавил, — но не совсем, так что мне нужны средства на лечение.

Тяжело вздохнув, Степан положил на край конторки ещё один шкел. Чиновник также тяжело вздохнул, убедившись, что ещё серебра не прибавится, и, открыв небольшой ящичек конторки (серебряные монеты в этот момент исчезли, как будто их никогда и не было), достал оттуда большую печать. С грохотом приложив печать к купчей, чиновник торжественно сказал: