Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости (сборник) - [142]

Стало быть, философское эссе – это начало, а не конец. В отличие от авторов “нон-фикшн”, которые каждый раз, скажем так, перескакивают на свежую, по-журналистски четко очерченную тему, я провожу через все свои книги одну и ту же мысль. Я вижу свою задачу в том, чтобы открыть новый взгляд на знание, положить начало долгому исследованию, чему-то истинному. Сейчас, когда моей книге уже несколько лет от роду, мне приятно видеть, что моя идея, распространяясь все шире, приводит вдумчивых ученых к более продвинутым умозаключениям и дает толчок интересным изысканиям в эпистемологии, инженерии, образовании, военном деле, в области операционных систем, статистике, политической теории, социологии, климатологии, медицине, юриспруденции, эстетике, страховании. (Однако туго усваивается в той сфере, в которой “Черный лебедь” нашел почти мгновенное “чернолебяжье” подтверждение, – экономике.)

Мне повезло, что “Республике ученых” потребовалась лишь пара лет (да острый финансовый кризис), чтобы понять: “Черный лебедь” – история философская.

Как рассовершать преступления

После выхода “Черного лебедя” мои идеи прошли через две четко определяемые стадии. На первой стадии, когда он лидировал в списках бестселлеров почти во всех странах, где был издан, многие социологи и финансисты-практики имели глупость выставлять против меня единственный аргумент: он-де печатается чересчур большими тиражами и его книга понятна широкому читателю; а значит – в ней нет никакой оригинальной систематизированной мысли, это всего лишь “популяризация”, не стоящая того, чтобы ее читать и тем паче комментировать.

Первая перемена в настрое произошла, когда я опубликовал в самых разных журналах дюжину статей с более сложными математическими, эмпирическими и исследовательскими обоснованиями: так я пытался загладить свое преступление, состоявшее в продаже непомерного числа экземпляров собственной книги[103]. Далее – тишина.

Никаких опровержений до сих пор не появилось; в моей статье о Четвертом квадранте (в “Международном журнале прогнозирования”) [104] я предоставил железные доказательства того, что почти все (или даже все) экономисты, оперирующие “сверхточной” статистикой, занимаются лишь сотрясением воздуха, внося свой вклад в коллективное надувательство (с распылением ответственности), и не способны ни к какому управлению риском. Несмотря на несколько очернительских кампаний или, скорее, попыток их развязать (обычно вдохновляемых бывшими дельцами с Уолл-стрит или любителями диетической кока-колы), никто не сумел формально (или хоть неформально) опровергнуть мою теорию – ни мои логико-математические доводы, ни эмпирические.

Но при этом я понял нечто важное касательно “упаковки” концепции Черного лебедя. В “Одураченных случайностью” я заявлял (поначалу – исходя из собственного опыта), что “70-процентная выживаемость” – это далеко не то же самое, что “30-процентная смертность”; точно так же и теперь я обнаружил, что говорить исследователям: “Вот где ваши методы будут прекрасно работать” – гораздо лучше, чем говорить им: “Вот чего вы, ребята, не знаете”. Поэтому, когда я представлял карту моих четырех квадрантов тем, кто вплоть до того момента питал ко мне самую яростную вражду – членам Американской статистической ассоциации, – я сказал им: ваши знания отлично работают в этих трех квадрантах, но опасайтесь четвертого, ибо там гнездится Черный лебедь, – и тотчас же удостоился одобрения, поддержки, предложений вечной дружбы, прохладительных напитков (диетической кока-колы), приглашений выступить на их собраниях, даже объятий. Это, собственно, и положило начало серии отталкивающихся от моей работы исследовательских статей о местоположении Четвертого квадранта и т. п. Меня пытались убедить, что статистики не отвечают за ошибки социологов, применяющих статистические методы, не понимая их (позже я с ужасом в этом удостоверился, должным образом проведя эксперименты: мы обсудим их ниже).

Вторую перемену в настрое вызвал кризис 2008 года. Меня по-прежнему приглашали на диспуты, но я перестал принимать эти приглашения, потому что мне стало трудно удерживаться от улыбки или даже хмыканья, выслушивая запутанную аргументацию. Что скрывалось за этой улыбкой? Удовлетворенность. Не интеллектуальная удовлетворенность победителя в споре: академический мир, как я убедился, неохотно меняет свои мнения, разве что, возможно, в каких-то реальных науках вроде физики. У меня возникало иное чувство: трудно сосредоточиться на беседе, особенно на математической, если, сделав ставку на то, против чего воюет твой оппонент, ты только что выиграл сумму, в сотни раз превышающую его годовой доход.

Пересекая пустыню

После выхода в свет “Черного лебедя” я пережил психологически трудный период, который французы именуют traversee du deert[105], когда обезвоживание и потеря ориентации повергают вас в отчаяние посреди песков, через которые вы тащитесь в поисках неведомого пункта назначения – или, может, земли (более или менее) обетованной. Я как оголтелый кричал: “Пожар! Пожар! Пожар!”, предупреждая о скрытых рисках, таящихся в системе, а в ответ слышал лишь претензии к форме подачи в духе следующей: “Вы плохо выговариваете слово “пожар”!” Так, организатор конференции под названием TED