Черный лебедь - [30]

– У меня свои осведомители, – с таинственным видом сообщила золовка.

Осведомителями – Эстер это знала – были несколько сотрудников издательства, с которыми Полиссена часами болтала по телефону. А все сплетни быстро распространялись в коридорах издательства «Монтальдо». Постельные истории Эдисона почти не затрагивали жену, но вызывали повышенный интерес и возбуждение у Полиссены, очень чувствительной к его альковным и сердечным делам.

– Ты говоришь, что Гризи сама бросила его? – переспросила Эстер. – Я правильно поняла? – Если эта провинциальная девчонка отказалась от курицы с золотыми яйцами, значит, она не простая штучка, а содержанка высокого класса.

– То-то и оно, – с удовольствием подтвердила Полиссена. – Бросила и балаган, и кукол. Ушла, оставив все.

– Дом, наряды, деньги, драгоценности? – допытывалась Эстер.

– Не знаю, как насчет денег и драгоценностей, но квартиру вместе со всей обстановкой оставила. – Полиссена говорила о Гризи уже с восхищением, как о какой-то героине романа, а не о любовнице брата. – В такой момент – ведь война разгорается – нужна немалая смелость, чтобы принять подобное решение. Ты не находишь?

– Скорее всего, она нашла другого покровителя, – иронически заметила Эстер. – Такого, который способен заменить Эдисона даже и в смысле, скажем так, сентиментальном?

– Это интересно. Надо выяснить, – озадаченно пробормотала золовка, сбитая с толку таким замечанием.

– Как бы то ни было, ты права. Чтобы бросить такого влиятельного мужчину, как Эдисон, нужна смелость, – согласилась Эстер, которая тоже почувствовала некую симпатию к Анне Гризи. – А Эдисон? Как он все это переварил? – полюбопытствовала она.

– Очень плохо, – заявила Полиссена.

– С его мстительностью можно всего было ожидать.

– Думаю, он объявил ей войну. Эдисон даже вынудил Пьер-Джорджо Комотти, редактора «Новеченто», вычеркнуть ее из списка сотрудников.

– И Комотти его послушался? – засомневалась Эстер.

Она знала Пьер-Джорджо и уважала его за прямоту характера и честность.

– Комотти подал в отставку.

– Эдисон ее принял?

– Мне кажется, да, – пожала плечами Полиссена.

– Это судьба всех отставок, – кивнула Эстер, решив позвонить Комотти и в деликатной форме узнать, не сможет ли она чем-нибудь помочь ему.

В противоположность Эдисону, который относился к своим сотрудникам сугубо прагматически, у нее складывались дружеские отношения с некоторыми из них. Пьер-Джорджо был ее другом.

На тенистой аллейке парка они встретили няню, которая гуляла с Лолой. Эстер заглянула в коляску: девочка спокойно спала. Малышка хорошо росла. Лицо Лолы было розовым, словно персик. Эстер нежно коснулась губами лобика дочери.

– А где дети? – спросила она няню, удивленная тишиной, царившей в парке.

– Анджелина увела их на озеро, – ответила та. – Эмилиано захотел порыбачить, а остальные присоединились к нему.

– Будь любезна, – обратилась Эстер к Полиссене, – посмотри, что они там делают.

Эстер мужественно противостояла своему недугу, но, когда дело касалось детей, ей всюду мерещились болезни, травмы и прочие опасности, подстерегающие их на каждом шагу. Никакая предосторожность не казалась ей излишней, никакой присмотр достаточным.

– А об обеде я позабочусь сама, – добавила она, забирая у нее корзинку с грибами.

Полиссена направилась по тропинке к озеру, а Эстеp зашагала к вилле. Хотя она ходила по лесу не так уж долго, усталость давала себя почувствовать. Войдя в дом со служебного входа, она остановилась в небольшом коридоре, чтобы перевести дух, и посмотрела на себя в зеркало, которое висело на стене в резной раме. Лицо было бледным, губы казались бесцветными, под глазами легли легкие тени.

– Бедное мое сердце, – сказала Эстер, ободряюще улыбнувшись себе.

Она провела пальцем по губам, чтобы хоть немного вернуть им яркость, но губы по-прежнему оставались бледны.

А если ее сердце вообще перестанет биться? Эта перспектива – увы, вполне реальная – вызывала у нее противоречивые чувства: с одной стороны, ей хотелось положиться на судьбу – и будь что будет, а с другой – хотелось жить, чтобы как можно дольше сопровождать детей на их жизненном пути.

Жалобные всхлипывания прервали ее мысли. Она приоткрыла кухонную дверь и увидела Джильду, которая безутешно плакала, закрыв лицо руками. Эстер поставила корзины с грибами на стол и подошла к ней.

– Что случилось, Джильда? – участливо спросила она.

Джильда попыталась прикрыть передником письмо, лежащее на коленях, и вытерла платком залитое слезами лицо.

– Ничего, синьора, – неуклюже оправдывалась она, встав со стула в знак уважения к хозяйке.

– Никто не плачет просто так, – заметила Эстер, садясь за стол и жестом приглашая повариху сделать то же самое.

– Извините меня, синьора, – ответила та. – Наверное, настроение плохое, тоска нашла. Извините, пожалуйста, – смущенно повторила она. – Уже десять, а я еще и не начинала готовить, – спохватилась она.

– Ты получила письмо из дому? Плохие вести? Разве не так? – настаивала Эстер в надежде чем-то помочь ей.

Повариха подняла на нее глаза, покрасневшие от слез.

– Дело идет о ребенке, – призналась она.

У Джильды был сын от Эдисона. Малышу исполнилось четыре года, и он жил с ее родителями в Борго Сан-Доннино, недалеко от Модены.