Черный дневник. Книга первая - [25]

Не люблю ночь, видимость плохая, весь мир будто картина абстракциониста, всё широкими мазками. Луна едва пробивается сквозь густоту деревьев, только лагерь освещается достаточно, что бы мы спокойно следили за передвижениями внутри. Валет увел за собой большую часть людей, и вскоре, я едва различил в темноте какое-то движение возле частокола. Для тех, кто стоит у факелов — там тьма тьмущая.

Оставшуюся группу под предводительством мордатых я отправил с двух сторон от единственного входа. Велел вжаться в стенку, даже не дышать. Только хромого отправил на другую сторону леса, объяснив, что кто-то должен наблюдать за диспозицией и отходными путями.

Вскоре остались только я и девка, та непонимающе поглядывала на меня и все чаще сжимала нож в изящной руке:

— Спокойно, мисс, не надо нервничать, тебе предстоит главная роль в этом спектакле, уж не подведи.

Мы спустились с горы и, метрах в двадцати от ворот, я снял топор, трава послушно спрятала его, нож у девчонки тоже пришлось отнять:

— Слушай внимательно, — начал я, специально не спрашивая имя. Убьют — не жалко, вроде как, даже не знаком… — Мы муж и жена, заблудились в лесу, идем напрямик в лагерь, ты больна. Очень больна. Сделай болезненное лицо, да не сонное!

Девушка старалась изо всех сил, но её простая красота никак не вяжется с болезненным видом. Я взял ком грязи и старательно размазал ей по лицу, налепил на волосы. Вот теперь у неё появился нездоровый вид, выглядит так, будто сейчас набросится, быстро успокоил:

— Тихо-тихо, я не издеваюсь, так надо.

— Я поняла, что так надо, — взбесилась она, выплевывая комочек земли, — но на обратном пути я тебя в этой грязи утоплю, сволочь!

Ой, а она еще и говорит, усмехнулся я в душе, но сказал строго:

— Ты больна, забыла? Идем в центр лагеря, я сделаю все сам, а ты просто держись за меня, не бойся, поняла? И не смотри так злобно, это взгляд здорового человека, а ты больна!

Мы пошли к лагерю и страх медленно нарастал в её глазах, а лицо белело от ужаса, не думала, что в правду придется идти. Поначалу неохотно держалась за моё плечо, а теперь от страха вцепилась как удав, вид затравленный, что придало мне уверенности почему-то. Грудь выпятил, иду, бравый такой, она шепнула ехидно:

— Сделай лицо попроще, мы же заблудились!

Краска стыда залила лицо, даже пятки, наверное, заалели. Ну дурак, девчонка и та умнее. Старательно напустил на себя угнетенный вид, сгорбился устало.

Подошли вплотную к воротам, я все искал глазами, где же охрана, часовые? Видать дурни тут непуганые, похлеще меня… Им же хуже.

Дошли уже до середины лагеря как сзади гавкнули так, что я едва не пустил лужу, а девка, наверно, пустила:

— Стой, кто идет?!

— Господин, — поклонился я как можно ниже, утаскивая за собой девчонку, — господин, мы заблудились, приютите на ночь. Жена больна, не можем идти…

Воин быстро подошел, взгляд скользнул по телу девчонки, грязно облизнулся:

— Ты пошел вон, а её приютим. Ванд, иди сюда. Ванд!

Серая штора палатки откинулась, вышел заспанный воин, морда опухла, красные щеки блестят жирно, лениво протер поросячьи глазки, пасть растянулась в зевке:

— Ну, что еще?

— Смотри, какой подарок, — ухмыльнулся первый, — ты сегодня весь день жужжал, как хочешь в город в свой курятник, а тут курочка сама прилетела.

Девчонка затряслась и еще сильнее вцепилась мне в руку. Я быстро перевел внимание на себя:

— Господин, — снова поклонился я, спина не переломится, — мы заблудились, можно мы передохнем в вашем лагере, кормить не надо, просто посидеть у костра.

Тот, которого назвали Вандом, расплылся в улыбке:

— Конечно, ты иди к костру, а твоей жене я даже постель погрею.

Из палаток стали выглядывать с интересом, я и так говорил громко, а тут стал почти кричать, что б уж точно все проснулись:

— Она больна, господин, осторожнее, меня не спасти, а вы лучше не прикасайтесь.

Девчонка сразу закашлялась, даже глаза покраснели, вся разом ссохлась, скрючилась как старуха. Подумать только, как быстро в ней проснулась актриса. Видать это умение в каждой женщине, особенно когда зажали в угол.

Ванд в шаге остановился, отдернул протянутую руку:

— Больна, говоришь, чем же?

— Никто не знает, господин, — честно соврал я, — нас потому и выгнали из деревни, люди помирают, как только к ней прикоснутся, а она всё никак не отмучается.

Воины, окружившие нас, отшатнулись, а простые строители вообще отбежали. Один крикнул:

— Да у нас в деревне тоже как-то люд помирать стал, так пока не сожгли одну-то, все так и мёрли, так и мёрли….

Ванд насторожился, глазки мечутся, как и душонка, между похотью и страхом. Я добавил задумчиво:

— А вообще, господин, вы правы, возьмите её к себе в постель, пусть хоть дух испустит в тепле… Только постель потом сожгите.

Я сделал такое скорбное лицо, чуть сам не заплакал.

Ванд же наоборот нахмурился расстроенный:

— Пошли вон, бродяги грязные, пока не зарубил вас ко всем демонам!

Я осторожно пятился, уводя за собой «жену», но глазами держал всех и каждого, говорил, обращаясь ко всей толпе, пусть принимают конкретно на свой счет:

— Чести у вас нет! И вы называете себя воинами?

Люди хватались за рукояти мечей, запугивая, а я, чем ближе к воротам подходил, тем наглее становился: