Чернышевский - [12]

11 декабря 1848 г. О Фурье: «Он провозгласил первый нам несколько новых мыслей, которые называют нелепыми, а я нахожу решительно разумными и убежден, что будущее принадлежит этим мыслям, например о вреде торговли в теперешнем виде и прочее И прочее». Не забудем, что о Фурье Энгельс писал: «Он дает нам глубоко захватывающую критику существующего общественного строя… Он беспощадно раскрывает всю материальную нищету буржуазного мира».

В тот же день. «После [зашел] к Ханыкову, с которым более всего говорили о возможности и близости у нас революции, и он здесь показался мне умнее меня, показавши мне множество элементов возмущения, например, раскольники, общинное устройство удельных крестьян, неравенство большей части служащего класса и прочее, так что в самом, деле массы я не заметил, или, может быть, не хотел заметить, потому что с другой точки. Итак, по его словам, эта вещь, конечно, возможная и которой, может быть, недолго дожидаться. Это меня несколько беспокоило, что, как говорит Гумбольдт о землетрясениях, этот твердый неподвижный Boden[9], на котором стояли и в непоколебимость которого верили, вдруг, видим мы, волнуется, как вода».

3 февраля 1849 г. «Я все говорил о революции и о хилости нашего правительства, мнение, зародыш которого положил Ханыков».

4 марта 1849 г. «Ханыков дал Feuerbach’s Das Wesen d. Cristenthums (Фейербах. Сущность христианства)… Введение весьма понравилось своим благородством, прямотой, откровенностью, резкостью».

8 марта 1849 г. При известии о роспуске Национального собрания в Австрии: «Хорошо! хорошо! Будет и на нашей улице праздник и скорее, чем вы думаете! О, как вы слабы, вы, которые в руках думаете иметь силу».

25 апреля 1849 г. При известии об аресте петрашевцев: «Ужасно подлая и глупая история; эти скоты, вроде этих свиней Бутурлина, Орлова, Дубельта и т. д., должны были бы быть повешены. Как легко попасть в историю, — я, например, никогда не усомнился бы вмешаться в их общество, и современем, конечно, вмешался бы».

28 мая 1849 г. «Иисус Христос, может быть, не так делал, как должно было». Если-де он мог освободить человека от физических нужд, то и «должен был раньше это сделать, а не проповедывать нравственность и любовь, не давши средств освободиться от того, что делает невозможным освобождение от порока, невежества, преступления и эгоизма».

13 июня 1849 г. При известии о неудаче попытки восстания в Париже и бегстве Ледрю-Роллена из Парижа: «Эх, если бы с альпийской армией Ледрю-Роллен пошел на Париж и война против нас, Германия к Франции приступила бы [присоединилась бы] и нас назад — эх, это бы хорошо!»

11 июля 1849 г. «По привычке… верую в бога и в важных случаях молюсь ему, но по убеждению ли это… Я даже не могу сказать, убежден ли я в существовании личности бога или, скорее принимаю его, как пантеисты, или Гегель, или лучше — Фейербах… [В политике] теория красных республиканцев и социалистов… Если бы мне теперь власть в руки, тотчас провозгласил бы освобождение крестьян… Друг венгров, желаю поражения там русских и для этого готов был бы самим собой пожертвовать… Надежды и желания: через несколько лет я журналист и предводитель или одно из главных лиц крайней левой стороны; надежда вообще: уничтожение пролетариатства и вообще всякой материальной нужды»…

Мы подходим к концу этой борьбы двух миров в сознании внука пахарей и сына протоиерея, к итогам этого борения мысли между Христом и Гегелем, между абсолютизмом и социализмом.

«…С год должно быть тому назад, — записывает Чернышевский 21 января 1850 г., — или несколько позднее писал я о демократии и абсолютизме. Тогда я думал так, что лучше всего, если абсолютизм продержит нас в своих объятиях до конца развития в нас демократического духа, так что как скоро начнется народное правление, правление de jure и de facto перейдет в руки самого низшего и многочисленнейшего класса — земледельцы + поденщики + рабочие — так, чтобы через это мы были избавлены от всяких переходных состояний между самодержавием (во всяком случае нашим) и управлением, которое одно может соблюдать и развивать интересы массы людей. Видно, тогда я был еще того мнения, что абсолютизм имеет естественное стремление препятствовать высшим классам угнетать низшие, что это противоположность аристократии, а теперь я решительно убежден в противном — монарх, тем более абсолютный монарх, только завершение аристократической иерархии, душой и телом принадлежащий к ней. Это все равно, что вершина конуса аристократии, то есть когда самая верхушка у конуса отнята, не все ли равно, низшие слои изнемогают под высшим, будет ли у конуса верхушка или нет только самая верхушка еще порядком давит на них и давят чрезвычайно порядочно; это, во-первых, стоит народу много денег, и слез, и крови, во-вторых — как замок в своде сдерживает, образует и развивает аристократию. Итак, теперь я говорю: погибни, чем скорее, тем лучше, пусть народ не приготовленный вступит в свои права, во время борьбы он скорее приготовится; пока ты не падешь, он не может приготовиться потому, что ты причина слишком большого препятствия развитию умственному даже и в средних классах; низшим, которых ты предоставил на решительное угнетение, на решительное иссосание средних, нет никакой возможности понять себя людьми, имеющими человеческие права. Пусть начнется угнетение одного класса другим, тогда будет борьба, тогда угнетенные сознают, что их угнетает не бог, а люди; что нет им надежды ни на правосудие, ни на что, потому что между угнетающими их нет людей, стоящих за них; а теперь самого главного из этих угнетателей считают своим защитником; считают святым. Тогда не будет святых: ты подлец, взяточник, грабитель, жестокий притеснитель, пиявка, развратник, и ты тоже, и он тоже, и нет между вами никого, кто променяет свой класс на наш класс, кто стал бы за нас против вас… Вот мой образ мысли о России: ожидание близкой революции и моя надежда ее, хотя я и знаю, что долго, может быть весьма долго, из этого ничего не выйдет почти, так что, может быть, надолго только увеличатся угнетение и т. д. — что нужды — человек, не ослепленный идеализациею, умеющий судить о (будущем по прошедшему и благословляющий известные дикости прошедшего, несмотря на все зло, какое сначала принесли они, не может устрашаться этого, он знает, что иного нельзя ожидать от людей, что мирное, тихое развитие невозможно. Пусть будут со мною конвульсии, — я знаю, что без конвульсии нет никогда ни одного шага вперед в истории».