– Все эти ваши «Песняры», все эти «Ариэли»... Все это... – Леков сморщился и плюнул на асфальт. – Это не русская музыка. Это развесистый, разлюли-малинистый блатняк. И ты, артист, ты свои заунывные рулады валишь со сцены, называешь это «корнями», как и все вы... Ты, мать твою, дедушка русского рока... Какой там рок? Рок – это свобода, это, как ты говоришь, искусство. А знаешь ты, композитор, главное правило любого искусства? А?
Отрадный молчал, тяжело дыша.
– Знаешь? Главное правило искусства – отсутствие каких бы то ни было правил. Понял?
– Козел ты, – переведя дыхание сказал Отрадный. – Рома, я не знал, что твои друзья такие мудаки. Я его хотел, урода, завтра в студию отвести. Хотел его продвинуть... А теперь – пошел он в жопу. Пусть сидит в своих подвалах. Со своей сраной самодеятельностью. Я хотел ему... – он посмотрел на Кудрявцева. – Я хотел ему открыть Москву. Хотел вывести в люди. Подумаешь, блядь, спел три песни... Кроме этого надо еще столько всего... Одними песнями ты себе, идиот, дорогу не проложишь...
– Дорогу куда? – ехидно спросил Леков. Он уже успокоился и стоял, посмеиваясь, чиркая зажигалкой, прикуривая сигаретку и косясь на девушку Наташу, безвольно висящую в руках Кудрявцева.
– Дорогу куда? – переспросил Отрадный. – Дорогу на большую сцену. Познакомить хотел с Лукашиной...
– Вот счастье-то! – хмыкнул Леков. – Еще мне только не хватало с Лукашиной дружбу водить.
– Ладно, кончайте вы. Пошли в магазин. – Кудрявцев попытался остановить перепалку. – Покричали, и будет.
– Действительно. Леков шагнул к Роману и принял у него девушку Наташу.
– Наталья! – обратился он к девушке. – Пойдем в магазин?
– Да, – пролепетала девушка Наташа.
– А потом? – спросил Леков. – Потом куда?
– Не знаю, – ответила девушка, блуждая взглядом по сторонам.
– Молодец! Вот верный ответ. А этот – «на большую сцену»!.. В гробу я видел вашу большую сцену. Я все знаю, что с вашей «большой сценой» будет...
– Ну и что же ты знаешь, пацан? – крикнул Отрадный. – Что ты можешь знать? Ты просираешь свою жизнь, не скажу – «талант», потому что у тебя его нет.
– Где уж нам, – со скукой в голосе отозвался Леков. Он уже двинулся по направлению к магазину, и Кудрявцеву с Отрадным не оставалось ничего, кроме как присоединиться к молодым людям.
– Да, потому что талант подразумевает не только владение инструментом... Не только умение писать... Это, прежде всего, огромная ответственность. И умение существовать в социуме... Ты можешь всю жизнь просидеть в полной заднице со своими способностями... Талант – это реализованные способности... А ты, вы все – вы не в состоянии реализоваться. Не в состоянии донести до слушателя то, что у вас есть... Если вообще есть.
– Ты зато в состоянии, – не оборачиваясь, сказал Леков.
– Да... – начал было Отрадный, но Леков отмахнулся и крепче прижал к себе девушку Наташу.
– Да брось ты... Ты все, что мог, уже сделал. И Лукашина твоя, великая певица земли русской... Все, теперь по инерции покатится.
– Что покатится?
– Ваше говнище...
– Да я тебя сейчас, щенок...
– Брейк, – сказал Кудрявцев. – Василий, ты чего заводишься? Давай кончай. А то водки больше не дам.
– Дашь, – строго вымолвил Леков. – Ты хороший человек, Рома. Ты не можешь не дать мне водки. А ваше говнище... – он снова посмотрел на Отрадного, – ваше дерьмо покатится по стране, и все в нем утонет. Ты не смотри на меня так, не смотри. Не обижайся, вообще-то. Я ведь правду говорю. А на правду – чего на нее обижаться? Правда – она и есть правда. Против правды не попрешь. Точно, Рома?
– Ты о чем? – Кудрявцев пожал плечами. – Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.
– Я имею в виду, что господин Отрадный имеет в виду невиданный прогресс в области популярной музыки. Грядущий прогресс, конечно. Так ведь, господин артист?
– Пошел ты, – огрызнулся Отрадный. – Тебе этот прогресс не грозит.
– О-о! Какая жалость! – воскликнул Леков. – Какая, блядь, жалость! Не попаду я в вашу тусовку! Не согреют меня огни большого города!
Он быстро крутанулся на триста шестьдесят градусов, обозревая окрестности. Девушку Наташу он при этом, каким-то хитрым образом, не выпустил из рук, она только качнулась и снова обрела равновесие.
– Только... – Леков понизил голос, – только не будет уже большого города. Была Москва большим городом. – Он махнул рукой на сталинские здания Кутузовского проспекта. – Была... А скоро ничего от этого всего не останется.
– Это почему же?
Кудрявцев положил руку на плечо Отрадного, который снова хотел вступить в дискуссию.
– Подожди, Сережа. Так почему же, Василий?
– Потому что – ты говоришь – Горбачев... Не в нем дело. Дело в том, что империя себя изжила. Не Горбачев, так кто-нибудь другой даст первый толчок. И все рухнет. Все. Но мне начхать. Мне это даже интересно. Мне это нравится. Но этого самого искусства, о котором так долго говорили господа прогрессивные композиторы, – его не будет. Вы, композиторы хреновы, – он снова обращался к Отрадному, – вы почву подготовили. Своими псевдорусскими стенаниями. Своими проститутскими песнями. – Леков перевел дыхание. Девушка Наташа внимала его словам с благоговением, сходным с религиозным экстазом. – Вы все – шлюхи...
