Черные розы - [56]
В дверях раздался кашель муллы Башира.
— Ия-аллах! — произнес гость, предупреждая этим возгласом дочь хана о своем появлении.
Гюльшан торопливо натянула на голову домашнюю чадру, поднялась и предложила гостю место у изголовья больного.
Мулла Башир, буркнув что-то себе под нос, опустился на ковер рядом с постелью Азиз-хана.
Больной тоскливыми глазами посмотрел на гостя. «Вот, братец, опять лежу», — как бы говорил его взгляд.
— Табиб был? — тихо спросил мулла, обращаясь к Гюльшан.
— Да, саиб, он здесь и сейчас.
— Кто это, Гулам?
— Да, саиб.
— Где же он?
— Обедает в столовой.
Мулла Башир нахмурил брови.
— Надо бы пригласить врачей из Кабула.
— Мы их ждем, саиб…
— Кто же об этом позаботился?
— Доктор Гулам, саиб.
— Это правда? — удивленно спросил мулла.
— Да, саиб. А вот и он сам.
Подчеркнуто не замечая приветствия вошедшего, мулла Башир повернулся к Азиз-хану.
— Во всем виновато, друг мой, мягкосердечие, проявленное вами к этой дрянной девчонке. Надо было поступить с нею так, как она заслуживала…
Азиз-хан молча опустил веки.
«Одной ногой он уже на краю могилы, — подумал про себя Гулам. — Куда ему думать о женитьбе». А вслух произнес:
— Человек, саиб, не скотина, с ним надо считаться…
Мулла Башир вскипел.
— Это с нищей девчонкой-то?! — воскликнул он, сверля врача колючим взглядом. — Да она должна целовать башмаки хана за честь, которую он оказал ей! Зачем этой дуре надо было бежать в Кабул? Что она найдет там? Зрение? Чепуха!.. Не дождаться ей этого счастья. Мы не допустим вмешательства в дела аллаха. Не позволим!..
Гулам жестом руки остановил его.
— Больного нельзя волновать, мулла-саиб… Лучше выйдем отсюда и поговорим в зале.
— Нет, нет! — забеспокоился Азиз-хан… — Сидите… Эта дрянь осрамила меня на весь Лагман и Кабул. И я не успокоюсь до тех пор, пока не смою позор со своего имени.
«Кровью!» — добавил про себя мулла Башир.
«Ядом кобры напоить бы ее, вот чем!.. — подумала Гюльшан. — А ведь еще вчера отец готов был всех нас предать огню за Амаль».
Азиз-хан словно прочел мысли дочери.
— Око мое, — виновато взглянув на нее, проговорил он, — скажи, пусть подают нам чай…
— Хорошо, отец.
Гюльшан вышла. На веранде воцарилась тишина. В душе Азиз-хана продолжал бушевать огонь: «Подумать только, дочь нищего садовника отказалась выйти замуж за хана! Какая срамота!.. Наверное, теперь весь Лагман от малого до седобородого смеется надо мной». Эти мысли острыми клещами сжали его сердце, и он со стоном схватился за грудь.
— Хан-саиб, вам нельзя волноваться! Прошу, забудьте Амаль и все, что связано с нею. Это вам будет лучшим лекарством, — проговорил Гулам и уничтожающе посмотрел на муллу Башира.
Но духовный отец не заметил его взгляда. Он был занят своими мыслями и обдумывал, как руками Азиз-хана нанести удар Надиру и его защитникам.
— Доктор, — повернулся он к Гуламу, — вы получите две тысячи афгани бахшиша[34], если Амаль вернется в Лагман без операции.
— Пять тысяч! — воскликнул Азиз-хан. — Пять!..
Гулам недоуменно смотрел на муллу Башира.
— Но, позвольте, как это возможно! — начал он с возмущением.
— А почему бы и нет? За золото в Иране можно снять с поста министра, не только что…
— Сердце честного афганца неподкупно, саиб! — с достоинством ответил Гулам.
— А честь ислама можно растоптать? — вышел из себя мулла Башир. — Клянусь именем двенадцати имамов, я собственноручно предал бы огню врача, который осмелился бы вмешиваться в дела аллаха!..
— Боюсь, что вам не придется утруждать себя.
— Вы так думаете?
— Убежден.
— Я напишу в Совет улемов.
— Ну и что же? Вы, конечно, вольны в своих поступках, но…
— Никаких «но»! Никто не допустит вашего заговора!..
— Какого заговора, против кого?
— Против устоев ислама… Против самого аллаха!
Доктор Гулам не смог сдержать улыбки.
— О саиб, я не знал, что земным богом в Лагмане является ваше преосвященство…
На террасу вошла Гюльшан и вместе с нею прислуга с подносом, наполненным лакомствами. Когда поднос был поставлен на ковер, Гюльшан жестом руки отпустила служанку и сама принялась угощать мужчин. Едва успела она поставить стакан с чаем перед муллой Баширом, как ее позвал взволнованный голос матери.
Гюльшан вышла и через минуту вернулась.
— Гулам-саиб, из Кабула приехали врачи!..
Доктор Гулам заторопился навстречу гостям.
Азиз-хан чуть-чуть приподнялся, опираясь на локоть.
— Договоритесь с кем угодно и на каких угодно условиях, — заговорил он, глядя на муллу Башира горящими огнем мести глазами, — но чтоб Саид с дочерью и Биби с сыном… любыми средствами… Денег я не пожалею. Словами тут не поможешь, нужно действовать.
— Я тоже так думаю, друг мой… Правоверные не жалеют крови ради славы ислама.
Заслышав мужские голоса в зале, оба умолкли.
— Профессор Фахрулла! — представил Гулам, показывая жестом руки на почтенного господина с седой бородкой.
Азиз-хан легким кивком головы приветствовал гостя.
— Доктор Казыми!
Больной перевел взгляд на второго врача лет тридцати, высокого, с пытливыми черными глазами на симпатичном лице.
Мулла Башир сидел, не двигаясь с места.
Фахрулла догадался, что это и есть тот самый невежда мулла, о котором рассказывал Надир. «Наверное, пришел лечить хана молитвами», — неприязненно подумал он и, не замечая присутствия муллы Башира, подошел к больному.
Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета. Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе. Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
«Клуб для джентльменов». Элитный стриптиз-клуб. «Театр жизни», в котором снова и снова разыгрываются трагикомические спектакли. Немолодой неудачник, некогда бывший членом популярной попсовой группы, пытается сделать журналистскую карьеру… Белокурая «королева клуба» норовит выбиться в супермодели и таскается по весьма экстравагантным кастингам… А помешанный на современном театре психопат страдает от любви-ненависти к скучающей супруге владельца клуба… Весь мир — театр, и люди в нем — актеры. А может, весь мир — балаган, и люди в нем — марионетки? Но кто же тогда кукловод?
Леонид Переплётчик родился на Украине. Работал доцентом в одном из Новосибирских вузов. В США приехал в 1989 году. B Америке опубликовал книги "По обе стороны пролива" (On both sides of the Bering Strait) и "Река забвения" (River of Oblivion). Пишет очерки в газету "Вести" (Израиль). "Клуб имени Черчилля" — это рассказ о трагических событиях, происходивших в Архангельске во время Второй мировой войны. Опубликовано в журнале: Слово\Word 2006, 52.
В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.