Черные розы - [5]

— Мадар[5]!.. — закричал в смятении Надир.

— Кто тут? — вскрикнула Амаль и, закрыв лицо ладонями, легким порывистым движением метнулась назад, во двор.

— Амаль, дочь моя! — бросилась за ней Биби. «Слепая», — догадалась она, дрожа от волнения.

Она обняла девушку и, успокаивая, принялась целовать ее глаза, гладила руки, шептала нежные слова. Ведь они росли вместе с ее матерью, вместе с нею играли, радовались, горевали, ссорились. Как родные сестры, делили кусок хлеба. Слезы градинками скатывались по щекам доброй женщины.

Саид, вернувшись, увидел свою дочь в объятиях Биби, заметил ее слезы и, расстроенный, молча отвернулся.

— Где же Надир? — нарочно громко спросил он, чтобы дать знать дочери о своем присутствии.

— Падар[6]! — бросилась к отцу Амаль.

— Надир, сынок, выйди сюда! — позвала Биби сына.

Не поднимая головы, юноша вышел из лачуги во двор и отошел в сторонку.

— Амаль, свет моих очей, аллах послал нам гостей, поставь чай…

Дочь поспешно впорхнула в лачугу, накинула на голову платок, вернулась во двор и принялась хлопотать по хозяйству. Быстро развела огонь в очаге, налила в медный чайник воды и поставила кипятить. Движения ее были настолько уверенными и точными, что трудно было поверить в ее слепоту.

— Сядем-ка вон там, — указал садовник на свое излюбленное место под чинарой, вынося из помещения циновки.

— Разрешите, отец… — заторопился Надир и, схватив циновки, расстелил их под чинарой.

Спустя некоторое время все трое сидели под тенью ветвей огромного дерева, ели лепешки, пили крепкий черный чай. Саид рассказывал о минувших днях, о том, что было пережито и выстрадано за двадцать лет.

Слушая Саида с глубоким вниманием и сочувствием, Биби часто и тревожно оглядывалась туда, где у очага продолжала хлопотать Амаль.

— Уж очень она проворна. Как бы не случилось беды! — вырвалось у нее.

Саид улыбнулся.

— Не волнуйся, с помощью аллаха она справляется со всем, как зрячая.

Находясь все еще во власти охватившего его волнения, Надир сидел молча и только украдкой посматривал туда, где ярко горел и потрескивал сухой, как спички, хворост. «Неужели она и в самом деле слепая, не видит?» — спрашивал он себя. Он почти не слушал беседу и только думал о ней, об Амаль.

Первый день встречи пролетел в густых, черных облаках воспоминаний. Наступила звездная ночь Лагмана. Биби и Амаль ушли в лачугу, а Саид с Надиром устроились вместе с конюхом Дивана в конюшне на нарах.

Сон не приходил к Надиру. О чем он только не думал, какие только мысли не бередили его душу! В памяти всплывал стан кочевников, когда на закате солнца караваны становились на привал, зажигались костры, девушки пели песни, и его голос вплетался в их хор. Вспоминал он и тот день, когда шатер посетили русские врачи, и Саадат-ханум, обрадовавшую его своим подарком.

Но встреча с дочерью Саида Амаль не давала ему покоя. В просторной конюшне ему не хватало воздуха, хотелось броситься в сад, любоваться на звездное бархатное небо, то самое, которое он видел не раз, кочуя из края в край. И без конца бы петь песни — песни любви!

Однако здравый смысл и уважение к спокойствию матери крепкими цепями удерживали его от такого опрометчивого шага. Впервые время для него тянулось медленней, чем шаг каравана. Если бы мог, он одним взмахом руки раздвинул бы шторы ночи, чтобы скорей наступил рассвет.

Так пролежал Надир, не смыкая глаз, до зари. И как только садовник встал для утреннего намаза, он вскочил на ноги.

Подобно многим кочевникам Надир соблюдал религиозные обряды от случая к случаю. В Лагмане же нельзя вести себя так, как он привык. И Надир, совершив омовение, встал за спиной Саида рядом с конюхом.

— Аллах акбар! — начал сосредоточенно Саид. Затем закрыл уши ладонями и зашептал годами заученные слова корана.

У Надира все шло как будто гладко. Он садился на пятки, целовал землю, прикладывался к ней лбом, поднимался и снова повторял эти движения вслед за Саидом. Вместо молитвы с губ его срывалось одно неизменное: «О рабби, если все в твоих руках, если ты всемогущ, помоги ей, верни ей зрение, пусть она видит!»

Вдруг мимо него в своем красном платье пылающим факелом пронеслась Амаль. Он онемел от волнения, сбился и перепутал порядок моления. Вместо того чтобы опуститься на ковер и поцеловать землю, он стоял и глядел туда, где скрылось видение. Неслыханное поведение Надира возмутило конюха, и он, не прерывая молитвы, чтобы не прогневить аллаха, дернул его за подол рубахи.

Юноша опомнился, опустился на коврик и сидел молча, склонив голову. К счастью, Саид не заметил этого. Воздав должное аллаху, он нашептывал что-то в усы, потом подул через правое и левое плечо, отгоняя от себя нечистых духов, и, сказав «аминь», степенно огладил бороду.

После намаза садовник ушел в господскую кухню за хлебом, а конюх взял Надира за руку, потащил в конюшню.

— Ты смотри у меня!.. — заговорил он строго. — Здесь не степь и не дикие горы… Веди себя приличней!

Смущенный Надир молчал, не зная, что ответить.

— Да, да, — продолжал конюх, нахмурившись. — Я все заметил, и ты не прикидывайся… Аллах покарает тебя, если ты вздумаешь обидеть Амаль. Всемогущий бережет и направляет ее шаги. Она у нас святая!