Черные розы - [41]
Упав на грудь матери Надира, она разрыдалась.
— Я не верю, чтобы ты не знала, где твой сын! За эти дни ты бы с ума сошла, если бы не знала, где он, — говорила она сквозь слезы. Потом, торопливо сняв с пальца перстень с драгоценным камнем, протянула его Биби. — Вот возьми, только скажи одно слово: где он? Неужели пропал навсегда?..
— Мне этого не надо! — оттолкнула ее руку Биби. — Вы лучше успокойтесь и не думайте о нем…
— О, если бы это было возможно!
Биби молча смотрела на нее. «Не любишь его и не тоскуешь, тебя просто душит ревность, — думала она. — Ты готова уничтожить его за свои обиды!»
Она хотела уйти, но Гюльшан задержала ее.
— Нет, погоди… Не поверю, чтобы он бросил Амаль! — Она схватила Биби за плечи и, не спуская с нее горящих глаз, продолжала: — Может, ты вместе с ним и Саидом задумала играть со мной и надругаться над отцом? А?..
Биби спокойно сняла ее руки с плеч.
— Нет, мы ничего против вас не замышляем. Разве может бедный человек тягаться с вами?
— Врешь… Вы все можете!
— Нет, ханум, это вы, вы все можете!
— Змея!.. — прошипела Гюльшан. — Выйди вон!
Биби с готовностью покинула спальню.
— Ничего! — продолжала шептать ей вслед Гюльшан. — Дорого заплатит твой сын за мои слезы и муки!..
Она встала, подошла к окну и долго глядела в непроницаемую гущу сада. И чем больше думала она о Надире, тем сильней бушевала ревность, вскипала неудержимая ярость. И словно увидев перед собой Надира, она сказала:
— Слышишь ты, босяк!.. Своей кровью ответишь ты мне за все мои обиды. Я ненавижу тебя, ненавижу!..
Надир уже покинул Алиабадскую больницу и спешил в Лагман. Словно птица летел он, не чуя под собой ног. Теперь он никого не страшился и ни перед кем не думал отступать!
Прижимая руку к груди, где лежало письмо мирзы Давуда и фотокарточка, он давал волю песням:
Не успевал он излить в песне одно чувство, как в груди появлялось новое, и одна песня теснила другую. Сквозь густой туман мечтаний ему представлялась Амаль после исцеления: веселая, улыбающаяся, с большими бирюзовыми глазами, радостно смотрящими на него. И Надир, как хмельной, ничего вокруг не замечая, пел уже новую песню:
Удачи в Кабуле так его окрылили, что он, несмотря на палящее солнце, опережал пешеходов, все больше и больше сокращал расстояние между ним и его Амаль.
Первый день пути пролетел незаметно. Только поздним вечером Надир остановился в придорожной чайхане, чтобы на заре опять продолжить свой путь.
Он занял место в уголке, ближе к дверям, вынул из кушака флейту и положил рядом с собой. Сидевшие поблизости люди с любопытством посмотрели на него: афганцы любят певцов и музыкантов.
— О бача! — позвал он мальчика-слугу.
Паренек-разносчик подошел к нему.
— Принеси, братик мой, кувшин шурпы с лепешками и чайник чаю.
Вскоре перед ним задымился гороховый суп с бараниной, появились лепешки и чай. Утолив голод, он повеселевшим взглядом окинул присутствующих и взялся за флейту.
Нежные мелодии сразу же усмирили шум в чайхане. И люди потянулись в уголок Надира, чтобы поближе послушать дивную музыку.
— Живи тысячи лет, парень! Афарин![29] — раздались голоса, когда он оторвал флейту от губ. А в душе у него уже слагались слова новой песни:
— Может быть, ты, друг, задержишься здесь на несколько дней? — сказал ему рано утром хозяин чайханы. — Попоешь, поиграешь на флейте, а я тебя за это буду кормить и еще заплачу по два афгани в день.
Но разве можно задержать Надира! Поблагодарив хозяина, он снова зашагал по пыльной дороге. Вторую ночь провел под открытым небом, а наутро, когда еще солнце не вставало, крылья любви подхватили его и снова понесли к Амаль.
Был полдень, когда Надир подошел к садам Лагмана.
У дороги отдыхали знакомые батраки. Надир поздоровался с ними и зашагал дальше.
— Эй, Надир, куда спешишь? Уже опоздал! Хан женился на твоей Амаль! — закричали ему вдогонку. — Постой, расскажи, где ты пропадал?
— Некогда, братцы! — подстегнутый этим известием, кинулся дальше Надир.
«Неужели это правда? — забурлило у него в душе. — Нет, не может быть этого! Хан не посмеет тронуть Амаль! Если же он увел ее в свой гарем насильно, то пусть не ждет от меня пощады. Я все сожгу у него. Все, все!..»
За глинобитным забором чьего-то сада Надир заметил цветущее дерево сирени. Вот бы обрадовать Амаль букетом!
Лагманцы, как и все мусульмане, не знавшие вкуса вина, были всегда хмельны от запаха роз, шиповника, сирени. Не было в Лагмане дома без сада и сада без роз, но не в каждом саду можно увидеть сирень. Она занимала особо почетное место среди цветов. И человек, сломавший в чужом саду ветку сирени, объявлялся вором и получал это клеймо на всю жизнь. Надир забыл об этой опасности, он думал только о подарке для Амаль. Осмотревшись, он легким прыжком перемахнул через забор и уже нацелился было на большую махровую веточку, как заметил невдалеке молодую пару. Крепко обнявшись и забыв все на свете, молодые люди целовались. Надир как ужаленный перескочил обратно. Ему стало и завидно и грустно. Как несправедливо устроен мир: одни могут целовать свою милую, а другим приходится умирать от тоски. Погруженный в горестные думы, Надир обогнал какого-то прохожего и очнулся, только услышав свое имя.
Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета. Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе. Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.
Когда Англия вступила в Первую мировую войну, ее писатели не остались в стороне, кто-то пошел на фронт, другие вооружились отточенными перьями. В эту книгу включены три произведения Г. К. Честертона, написанные в период с 1914 по 1917 гг. На русский язык эти работы прежде не переводились – сначала было не до того, а потом, с учетом отношения Честертона к Марксу, и подавно. В Англии их тоже не переиздают – слишком неполиткорректными они сегодня выглядят. Пришло время и русскому читателю оценить, казалось бы, давно известного автора с совершенно неожиданной стороны.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
«Клуб для джентльменов». Элитный стриптиз-клуб. «Театр жизни», в котором снова и снова разыгрываются трагикомические спектакли. Немолодой неудачник, некогда бывший членом популярной попсовой группы, пытается сделать журналистскую карьеру… Белокурая «королева клуба» норовит выбиться в супермодели и таскается по весьма экстравагантным кастингам… А помешанный на современном театре психопат страдает от любви-ненависти к скучающей супруге владельца клуба… Весь мир — театр, и люди в нем — актеры. А может, весь мир — балаган, и люди в нем — марионетки? Но кто же тогда кукловод?
В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.