Черные розы - [42]
Он обернулся и увидел муллу Башира. Юноша остановился, прижал правую руку к сердцу, поздоровался.
— Где ты был все эти дни? — спросил мулла Башир.
— В Кабуле, саиб, — ответил Надир, следуя за муллой на полшага.
— Что ты там искал?
— Работу, саиб!
— А почему ты бросил делать кирпичи у Вали-хана?
— Он не платил, саиб.
Мулла смерил его злым взглядом.
— Сын мой, ты идешь в мечеть?
— Нет, саиб!
— А намаз? — нахмурил тот брови.
— Свой долг аллаху я отдал в пути, — ответил он.
— Мать знала, что ты ушел в Кабул? — неодобрительно покосясь на «одержимого», продолжал мулла.
— Нет, саиб!
— О, ты нехорошо поступил, сын мой!..
— Аллах простит меня, я не хотел ее огорчать… но так получилось…
Их догнала группа мюридов. Мулла поздоровался со своими учениками, огладил крашенную хной бороду и для их ушей начал читать назидание Надиру:
— Сын мой, вот уже несколько ночей, как ты не мутишь больше наши души.
— Это верно, в Лагмане стало спокойно! — хором подтвердили мюриды.
Польщенный их поддержкой, мулла Башир продолжал проникновенным голосом:
— Истинный мусульманин не должен ни петь, ни танцевать, ни заниматься рисованием. Кто поет, тот пугает ангелов, которые сидят на плечах и записывают все наши хорошие и дурные поступки. Все, все записывают! Певец смущает души людей, рисовальщик совершает величайший грех, на том свете душа его переселится в рисунок, а сам он будет вечно гореть в адском огне.
Надир не слушал Башира и думал только о том, как бы поскорее расстаться с ним.
— Понял, что я говорю?
— Да, саиб.
У мечети мулла Башир на секунду задержался.
— О рабы аллаха, спешите в его дом, я тоже сейчас приду, — сказал он своим ученикам. «Рабы» стаей двинулись в мечеть. Надир и мулла остались наедине.
— Так, значит, в Кабуле ты искал работу? — сверлил юношу глазами мулла. — Кого ты обманываешь?..
Надир встревожился и заколебался. Признаться?.. Сказать правду? Нет, мулла враг… Нельзя раскрывать перед ним свою душу!
— Я никого не обманываю, саиб!
— Никого? И ты это говоришь своему духовному отцу?
— Да, саиб.
— Хорошо, сын мой, я верю тебе, иди! — А сам думал: «Голову твою принесу в жертву аллаху, как это сделал Исмаил со своим сыном Ибрахимом. Только за тебя, дьявола, небо не заступится и не заменит твою голову овечьей!»
Облегченно вздохнув, Надир бросился было бежать. Мулла Башир снова остановил его:
— Ты мне не сказал, нашел ли ты то, что искал?
— Нет, саиб, не нашел.
Наджиб-саиб копошился в саду, а мать его хлопотала возле самовара, когда Надир постучал в ворота.
— Кто там?
— Это я, Надир. Откройте, саиб!
— А, беглец! — донесся со двора обрадованный голос учителя.
В руке Надир держал белый конверт. И как только Наджиб показался у двери, он низко поклонился ему:
— Мир и поклон вам, саиб! — и протянул конверт. — Вот письмо!
Учитель вынул письмо из конверта и пробежал глазами:
«Дорогой и уважаемый Наджиб-саиб! Вы совсем забыли меня, и я пользуюсь случаем напомнить вам о своем существовании. Одновременно беспокою вас просьбой: помогите подателю сего, вашему приятелю Надиру. Не пожалейте вашего красноречия (я знаю вас как пламенного оратора и собеседника) и уговорите садовника дать согласие на отправку его больной дочери к нам в Алиабадскую больницу для оказания ей медицинской помощи. В случае согласия вышлем машину. Крепко жму руку. Мир вашему дому!
Давуд».
Прочитав письмо, Наджиб поднял глаза на Надира:
— Скажи мне, Надир, честно, почему ты скрыл от меня свои намерения?
По смуглому лицу Надира разлился румянец смущения. Он виновато опустил голову.
— Саиб, я боялся, что вы будете отговаривать меня, и думал, что мама скажет вам…
— Биби не разгласила твоей тайны. Ну, пойдем, расскажи обо всем, что там видел.
Они прошли в глубь двора и сели на ступеньки веранды.
— Ну, как вы считаете, саиб, правильно я поступил? — спросил Надир после того, как рассказал о своих похождениях в Кабуле.
— Ты прав, Надир. За счастье надо бороться!
— И вы поможете мне?
— Непременно! — улыбнулся учитель.
В это время мать Наджиба, хлопотавшая на кухне, вышла во двор и, увидев сына Биби, ахнула.
— Ой, Надир, сохрани тебя аллах!.. Вернулся к своей матери! Как она, бедняжка, убивалась по тебе!..
— Его ждет не только мать… — лукаво заметил учитель.
— Ладно, будет тебе!.. — строго прикрикнула на него старушка и подошла к Надиру. — Как ты похудел! Одни глаза горят. Мальчик мой, разве наше дело думать о любви?! Любовь — палач нашей жизни. Нет, бедному человеку нельзя любить… — И, с секунду помолчав, спросила: — Мать знает, что ты вернулся?
— Нет, — тихо ответил Надир. — Я ее еще не видел.
— Так чего же ты сидишь здесь? Иди успокой ее… Ох, дети, вы не понимаете мук своих матерей!
— Пусть он с дороги отдохнет, попьет чаю, а потом уже и пойдет, — возразил Наджиб-саиб.
— Не умрет и без чая! Иди, сынок, успокой мать. А к нам придешь обедать. Хорошо?
Надир поднялся и посмотрел на учителя.
— Я попытаюсь уговорить Саида, — ответил тот на его молчаливый вопрос.
— Спасибо вам, саиб!
И Надир поспешил к своей матери.
Подойдя к воротам особняка Азиз-хана, он толкнул калитку и вошел в сад, словно в свой дом, который покинул несколько часов тому назад.
Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета. Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе. Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.
Когда Англия вступила в Первую мировую войну, ее писатели не остались в стороне, кто-то пошел на фронт, другие вооружились отточенными перьями. В эту книгу включены три произведения Г. К. Честертона, написанные в период с 1914 по 1917 гг. На русский язык эти работы прежде не переводились – сначала было не до того, а потом, с учетом отношения Честертона к Марксу, и подавно. В Англии их тоже не переиздают – слишком неполиткорректными они сегодня выглядят. Пришло время и русскому читателю оценить, казалось бы, давно известного автора с совершенно неожиданной стороны.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
«Клуб для джентльменов». Элитный стриптиз-клуб. «Театр жизни», в котором снова и снова разыгрываются трагикомические спектакли. Немолодой неудачник, некогда бывший членом популярной попсовой группы, пытается сделать журналистскую карьеру… Белокурая «королева клуба» норовит выбиться в супермодели и таскается по весьма экстравагантным кастингам… А помешанный на современном театре психопат страдает от любви-ненависти к скучающей супруге владельца клуба… Весь мир — театр, и люди в нем — актеры. А может, весь мир — балаган, и люди в нем — марионетки? Но кто же тогда кукловод?
В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.