Черные розы - [12]

Шрифт
Интервал

Гюльшан вскипела и, зло взглянув на Амаль, подумала: «Ах вот как? Беспомощный котенок выпускает когти!» Но она пересилила себя и ласково сказала:

— Ладно, не будем ссориться… Ты должна помочь мне! — и, круто повернувшись, быстро направилась к дому.

Вбежав в свою комнату, Гюльшан дала волю чувствам. Заломив руки, она быстро ходила по пушистому ковру взад и вперед, а потом подошла к раскрытому окну и задумалась. Как жаль, что Надир неграмотный! Написала бы ему обжигающее душу письмо. Но кочевник не умеет читать. Впрочем, порок ли это? Таких, как он, тысячи, сотни тысяч на земле. Взгляд ее упал на дорогое покрывало из черного шелка, висевшее у дверей.

— О чадра, как ты мешаешь мне жить!.. Предать бы тебя огню незамедлительно и без сожаления!

Целый день металась Гюльшан по дому в ожидании ночи. Лихорадочная страсть и жажда романтики толкали ее на дерзость, неслыханную для афганской девушки. Она решила выйти к Надиру в сад.

И вот долгожданный час наступил. Сад опустел. В Лагмане зажглись многочисленные огни. Закончился вечерний намаз, а вслед за ним и ужин. Притворившись больной, Гюльшан отказалась от ужина и молитвы. Запершись в своей комнате, она обдумала план свидания с Надиром. Напротив ее двери — комната матери, самой молодой, тридцативосьмилетней, жены ее отца. Комнаты расположены одна против другой, и обе выходили в большую гостиную. На дверях гостиной широкие тяжелые портьеры, гипсовый пол закрывал громадный ковер.

Гюльшан ждала, пока все в доме уснут. В двенадцатом часу слуги погасили свет и ушли вниз в свои каморки. Гюльшан подошла к дверям, приоткрыла портьеру гостиной. В хрустальной люстре играла луна.

Гюльшан все же решила повременить и вернулась обратно. Сердце ее колотилось, огонь любви звал ее в сад. Может быть, и сегодня Надир будет петь, и она по песне найдет его.

Минуты тянулись, как бесконечный путь каравана в пустыне. А Надир молчал. «Надир! Надир!.. Мой храбрый витязь, где ты? Как мне тебя найти?» — шептала Гюльшан.

Наконец она поднялась, тихо вышла в гостиную и, как кошка, крадучись подошла к дверям комнаты матери. Та спала крепким сном. Гюльшан опять вернулась в свою комнату, села у окна и стала смотреть в сад и ждала голоса Надира. «О, если бы он повторил свою чудную песню! Я мигом нашла бы его. Но песни нет, и в этом виноват отец. Я должна видеть его! — Она снова встала, подошла к двери, остановилась. — Что же делать? Как быть? — схватилась она за голову. — У девушки ведь всего одна честь!.. Честь!..» — повторяла она. Время шло. Часы тикали и будто говорили настойчиво и твердо: «И-ди! И-ди!..»

«А где же искать его в этом необъятном зеленом просторе?!» Она опять вернулась к окну, начала прислушиваться.

Из полуночной тьмы будто кто звал ее: «Я жду тебя, моя Лейли. Я здесь, твой Меджнун! Отбрось колебания… Ты же знаешь, что любовь не знает преграды страха… Смелей!..»

Влажные глаза Гюльшан обратились к небу.

— О Иллахи! Мой любимый зовет меня, помоги!..

Часы звонким боем начали новый счет времени. Третий час! Больше ждать невозможно. Чадра окутала ее стройный стан, спрятала шелковую ночную рубашку. Мягкий ковер скрадывал шаги босых ног. Подобно человеку, шагающему к виселице, волнуясь и дрожа, Гюльшан спустилась по кирпичным ступенькам на первый этаж. Остановилась, пугливо прислушалась, посмотрела на дверь. Надо пройти через кухню, а к ней ведет длинный коридор.

«Вдруг кто-нибудь из слуг проснется, примет меня за вора, поднимет крик на весь дом? Смерть и вечный позор!.. О Надир, и кто тебя послал на мое несчастье!» «Вернись, опомнись», — говорил ей разум. А безумство шептало свое: «Фу, какая ты жалкая!.. Будь же львицей, ты дочь афганца! Иди, тебя зовет любовь, зовет огонь в его груди!»

Тихо, беззвучно, как змея, проскользнула она по коридору, бросилась к окну и легким прыжком очутилась в саду.

Луна светила так ярко, что тени деревьев казались живыми фигурами, одетыми в черные накидки. А что, если в саду ее подстерегают злые духи? Нет, она ничего не боится! Ей все равно. И, преодолев девичью стыдливость и гордость, Гюльшан устремилась вперед.

Ветер шевелил ветви, освещенные лупой, они качались, пугая девушку. Раздался плач совы, и ночная птица пролетела над ее головой, бросая на землю огромную тень. Девушке стало страшно. Она съежилась, прильнула к дереву.

Откуда-то доносились далекие, неясные звуки. Шептались кусты. Мимо пробежал какой-то зверек. Она вздрогнула. «Куда идти? Где искать? А что, если побежать к черным розам?» Отбросив назад чадру, чтобы не мешала, Гюльшан побежала. Грудь ее бурно дышала, мысли путались. Ничего уже не соображая, она добежала до черных роз. Надира там не было. От досады Гюльшан готова была разрыдаться.

Неожиданно застучала колотушка, из-за деревьев показались два черных силуэта. Гюльшан ринулась в кусты. Люди прошли мимо, не заметив ее. «О рок мой! Это Надир с какой-то женщиной». Они остановились в нескольких шагах от нее. Горячее волнение охватило Гюльшан. Женщина положила Надиру руку на плечо, потом взяла за руки… И оба молча пошли.

«Какой жестокий урок! — бесновалась Гюльшан. — Ради такого плута я рискую жизнью, добрым именем отца? Стоит ли он моих волнений!.. Да не обманываю ли я сама себя? Люблю ли я этого дикого, безграмотного кочевника? Какая же я безумная! Люблю человека, который любит другую!.. Боже, и что только будет теперь со мною?!»


Еще от автора Сахиб Джамал
Темнокожий мальчик в поисках счастья

Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета. Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе. Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.


Рекомендуем почитать

Клуб имени Черчилля

Леонид Переплётчик родился на Украине. Работал доцентом в одном из Новосибирских вузов. В США приехал в 1989 году. B Америке опубликовал книги "По обе стороны пролива" (On both sides of the Bering Strait) и "Река забвения" (River of Oblivion). Пишет очерки в газету "Вести" (Израиль). "Клуб имени Черчилля" — это рассказ о трагических событиях, происходивших в Архангельске во время Второй мировой войны. Опубликовано в журнале: Слово\Word 2006, 52.


Укол рапиры

В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.


Бустрофедон

Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.


Живущие в подполье

Роман португальского писателя Фернандо Наморы «Живущие в подполье» относится к произведениям, которые прочитывают, что называется, не переводя дыхания. Книга захватывает с первых же строк. Между тем это не многоплановый роман с калейдоскопом острых коллизий и не детективная повесть, построенная на сложной, запутанной интриге. Роман «Живущие в подполье» привлекает большим гражданским звучанием и вполне может быть отнесен к лучшим произведениям неореалистического направления в португальской литературе.


Невидимки за работой

В книге Огилви много смешного. Советский читатель не раз улыбнется. Автор талантливо владеет мастерством юмора. В его манере чувствуется влияние великой школы английского литературного смеха, влияние Диккенса. Огилви не останавливается перед преувеличением, перед карикатурой, гротеском. Но жизненность и правдивость придают силу и убедительность его насмешке. Он пишет с натуры, в хорошем реалистическом стиле. Существовала ли в действительности такая литературная мануфактура, какую описывает Огилви? Может быть, именно такая и не существовала.