Черновик человека - [56]

Ну конечно, смеется Болтман, рекомендация кандидата на нобелевскую премию уж наверняка чего-нибудь да стоит. Света, я собираюсь преподавать курс современной русской поэзии в следующем семестре. Скажите, а вас могла бы заинтересовать на данный момент роль ассистента? Встречаться со студентами раз в неделю, обсуждать прочитанное? Может, помогать им немного с грамматикой. Они у нас смышленые. Уверяю вас, скучно не будет.

Я дружил с Натали Саррот, заявляет Мега, который, вероятно, додумал до конца мысль о молодых писателях и принялся за воспоминания о старых. Света, вы читали Натали Саррот, вы любите «новый роман»? А знает, она была на самом деле Наталья Черняк, да, русская. При этом писала по-французски бесподобно.

Никогда не мог понять вашего увлечения этим «новым романом», говорит ему Болтман. По-моему, скукотища и мертвечина. Все высосано из пальца, все надуманное, без сердца, без чувства. То ли дело Ромен Гари! Он же Эмиль Ажар. Вот это настоящая литература. Для меня настоящее – это то, что трогает. Вы читали «Вся жизнь впереди»? Я долго, долго плакал. Он тоже, кстати, был русский, говорит Болтман Свете. Его на самом деле звали Роман Кацев.

Я упоминаю о Саррот в моей книге, говорит по-русски Ноэмия. Вы пишете книгу, некстати удивляется Левченко, который успел на ломаном английском попросить вторую бутылку вина. Я привожу творчество Саррот как пример творчества специфически женского, продолжает Ноэмия теперь уже по-английски, словно обидевшись на его реплику. Мы же все читали «Инстинкт искусства», не так ли? Ну, положим, художники-мужчины совершенствуют мастерство для того, чтобы произвести впечатление на противоположный пол и таким образом получить репродуктивную привилегию по сравнению с другими мужчинами. Но, скажите мне, как в эту схему вписываются творцы-женщины? Ведь, если подумать, их искусство, сколь оно ни было бы совершенно, никаких репродуктивных привилегий им не дает. Скорее, напротив, – у них было бы больше потомков, если бы они не рисовали картин и не писали книг. В таком случае какой же эволюционный механизм движет ими? Не заключается ли секрет их творчества именно в том, что они не хотят произвести впечатление ни на кого?

А чего же они хотят, зачем же они пишут, спросил Болтман и крякнул, поставив бокал на стол. Или рисуют. Кажется, несут наши тарелки.

Значит, вы, Ноэмия, отказываетесь от литературной теории, произнес узкоплечий Мега, которого мало занимало прибытие еды на стол. Значит, по-вашему, искусство вещь биологическая, инстинктивная? Хм. А что по поводу социальных конструкций правящей элиты? Они роли не играют? Мишель Фуко мог бы с вами поспорить (при этих словах Мега улыбается).

Невозможно себе представить, говорит Ноэмия, постукивая вилкой о край тарелки, невозможно себе представить, какой была бы сегодня литературная критика без Фуко и Дерриды. И без Юлии Кристевой. И без Филиппа Соллерса. Я без них уж точно не могла бы существовать. Но согласитесь, что нейробиология и эволюционная психология могут внести очень значительный вклад в сферу наших исследований.

Ноэмия, вы говорите так, будто делаете доклад.

Потому что я об этом долго и серьезно думала. Во введении в книжку я очень подробно объясняю, почему однобокий подход не может больше быть эффективен в гендерных исследованиях. Вы, конечно, читали «Эгоистичный ген»? Мемы помните?

Конечно, мы знакомы с понятием «мема». Единица культурной информации. Болтман смотрит на Свету, как бы объясняя ей, о чем идет разговор. Передается из мозга в мозг как вирус. Религиозные представления, например (все смеются). И таким образом, мем выживает. Модифицируясь иногда в процессе.

Света изо всех сил заставляет себя смотреть на них и кивать, переводя взгляд с одного человека за столом на другого. Но вот только зачем они вращаются, почему не могут остановиться. И даже эта мертвая, покрытая белым соусом жирная куриная грудка вращается у нее на тарелке. Света отпиливает кусок, тыкает в него вилкой, поднимает, неужели придется это есть, нет, невозможно, кладет обратно. Принесли уже третью бутылку, Левченко пьет бокал за бокалом, остальные пригубливают интеллигентно, но распаляются от спора. Света не понимает, о чем они говорят.

Света смотрит на Левченко, он подмигивает, а она смотрит, смотрит, смотрит, вот он, делатель ее судьбы. Было такое слово, делатель, или она его сейчас придумала, нет, кажется, было. Делатель королей, делатель королев, делатель вундеркиндов, делатель моей судьбы Георгий Иванович Левченко.

Ну что, пойдемте? Света, вас подвезти, предлагает Болтман.

Света, встрепенувшись, к Левченко: я хотела с вами поговорить о стихах, показать кое-что.

Да, конечно, пойдем, Света, поговорим на пляже. Мы же с тобой дети полуночи. Мы – дети полуночи, а не местные обыватели! Левченко встает и, покачнувшись, взмахивает руками, как будто собирается взлететь.

Переводчица смотрит на часы, хмурится: а как Света потом доберется до дома? Света, вы можете вызвать такси. Говорите, за вами заедут? Ну, хорошо. Вы уверены, что вас не надо подвезти? Да, конечно, представляю себе, вам о многом хочется поговорить после стольких лет. Света, мне было очень приятно познакомиться. Надеюсь, вы будете у нас в университете появляться.