Черновик человека - [49]

Очень хорошие, Эрик.

Не совсем дурацкие?

Совсем не дурацкие. Прекрасные стихи. Про зверей.

Ах я, балда, напечатал их через полтора интервала. Надо было через два. Ведь стихи всегда через два интервала печатают, правда, Света?

Можно и так и так, Эрик, не волнуйся. Все будет хорошо.

А ты за меня замолвишь словечко?

Эрик, мы же договорились, будет лучше, если ты сам с ним заговоришь. У него от меня не очень хорошие воспоминания.

Но ты же хотела с ним поговорить?

Да, может быть, но потом. Отдельно. Слушай, мы не заблудились? Тут все здания на одно лицо.

Архитектурный стиль называется брутализм.

Ты это серьезно?

Ага. Красота железобетона.

Ужас какой, Эрик. Страшно здесь.

А мне нравится. Дома мощные, чистые. Как искренний человек. Вон, видишь круглое здание? Это аудитория, где концерты проходят. Сейчас припаркуемся и пойдем туда. Ты что?

Прости, Эрик, очень курить захотелось. Вижу пачку и не могу устоять.

Подожди хотя бы, пока мы из машины выйдем.

Какая разница? Весь салон дымом пропах, моя сигарета роли не сыграет. Не делай такое лицо, Эрик. От моего дыма у тебя рак не начнется. Хорошо, я окно приоткрою. Вот, видишь, я дым из окна выдуваю, успокойся. Ты меня переживешь.

Да я не боюсь, просто не люблю. А знаешь, кто нас всех переживет? Левченко. Он бессмертный.

Как Кощей!

Как бог.

Ну, не знаю. Думаю, смерть его в игле, а игла в яйце, а яйцо в утке, а утка в зайце, а заяц в ларце, а ларец на дубе, а дуб на острове. И придет на остров добрый молодец Эрик Одесситович…

С красной девицей Светланой из Приморского…

И сорвут они ларец, и зарежут зайца, и свернут шею утке, и вспорют ей брюхо, и разобьют яйцо, и сломают иглу, и Левченко упадет на землю в судорогах, а они будут смеяться. И читать стихи про зверей.

Света, тебе кто-нибудь говорил, что у тебя черный юмор?

Нет, никто не говорил. А как тебе мой наряд?

Отличный. Мне матроска очень нравится. Ты похожа на юнгу.

В детстве я тоже матроску носила. У меня были короткие волосы, брючки и матроска. Меня часто за мальчика принимали. Иногда подходили и спрашивали: мальчик, как тебя зовут? Я тогда говорила: Сева. Сева Лукин. А где твои родители, Сева? Я тогда говорила: я сирота, можно я буду у вас жить? А они…

Свет, пойдем уже. Начнется скоро. Вот билеты. Можно я их тебе в сумочку положу?

Нет, стой, не смей трогать! Не открывай мою сумку.

Да что ты? Не трогаю я. На, положи сама.

Эрик, женщины очень не любят, когда к ним в сумочку без разрешения лезут. Прости, я не хотела тебя обидеть. Я тебя вообще ни разу не хотела обидеть. Думаю, ты догадываешься.

Да, Света, я знаю. Это ты меня прости, что так получилось. Но кричать на меня не стоило. Я тебе не слуга, Света. Я такой же человек, как ты. Ладно, пойдем уже внутрь, а?

Перед входом за пластмассовым столиком сидит дама. Эрик здоровается с ней и говорит: Эрик Смирнов, два билета. Смирна? – переспрашивает дама. Как город? Нет, похоже, но к городу не имеет отношения, отвечает Эрик и улыбается по своей привычке во весь рот, просто у меня фамилия такая: Смирнов. Какая хорошая фамилия! Дама протягивает два билета и улыбается Эрику и Свете. Надеюсь, она не назовет меня миссис Смирнов, думает Света, нет, побоится, они все здесь боятся сделать ошибку и кого-нибудь обидеть. Спасибо, говорит Эрик, спасибо, говорит Света, вам спасибо, что пришли, говорит дама.

Пойдем, поближе сядем, смотри, уже сколько народа, билеты без мест, да, вот сюда, например, в четвертый ряд, как раз два места рядом, отсюда будет хорошо видно, прямо по центру, и слышно тоже будет хорошо, хотя вообще в этом зале, говорят, отличная акустика, слышно все и отовсюду. А все-таки ценят русскую культуру в Америке, зал полон, ничего не скажешь, не померкла слава русского поэта. Так, папку со стишками я взял? Взял. А ты, Света, сумочку в машине не оставила? Где она? Под ногами? Очень хорошо, а то, знаешь, опасно сумки в машине оставлять, могут окно разбить и вытащить. Он, значит, будет после выступления книги подписывать, тогда мы к нему и подойдем. Ой, слушай, а где букет? Мы его в машине забыли. Успеем обратно сбегать? Нет? Слушай, Света, я за Левченко так волнуюсь, как будто сам должен выступать.

Когда Георгий Иванович за полчаса до выступления выглядывал из-за кулис, в зале было всего человек пять. Сколько еще придут, думал он, ну десять ну, двадцать. Здесь у нас выступал Салман Рушди, сказала переводчица. На него-то, наверное, валом валили, а на меня – пяток-другой любителей поэзии. И буду я одинокий голос в большом гулком зале. Нет-нет, придут. Я знаю, что придут, меня не забыли, я всегда собирал стадионы и концертные залы и сейчас соберу, что бы ни случилось. Просто надо подождать, не выглядывать несколько минут, отвлечься на разговор. Рядом стоял заслуженный профессор литературы, автор книг о современной поэзии, умевший говорить по-русски и говоривший со вкусом, смаком (злые языки поговаривали, что никогда бы он так хорошо не заговорил, не профинансируй его обучение ЦРУ). Профессор рассказывал о своей прошлогодней поездке в Москву, о встречах с молодыми поэтами… они подают такие надежды, говорил он. …А что вы думаете о концептуализме, Георгий Иванович – можно вас называть Джорджи? – по-моему, это блестяще, то, что сейчас происходит в русском поэтическом мире, я могу найти параллели с американскими стихотворцами, вот, например…