Черновик человека - [50]

Георгий Иванович не выдержал и выглянул опять. Зал наполнялся. Уже четыре первых ряда были заняты, и в глубине зала там и сям виднелись пары, любители сидеть далеко от сцены. Через двери тек ручеек людей, тоненький ручеек, не толпа еще, но ручеек ни на минуту не прерывался. Может, заполнят? Может, будет аншлаг? Сердце быстро-быстро забилось, как бывало в молодости перед выступлениями, а сильнее всего билось оно перед самым первым выступлением в заводском доме культуры, ему было тогда восемнадцать, и у него не было костюма, пришел в отцовском.

Вот уже половина мест заполнилась, а народ все приходит. Переводчица говорит: мы немного подождем, начнем попозже, пусть все зайдут, а то зрители пока в саду толпятся. В саду, значит, еще люди есть. Заходите, люди, я жду вас, думал Георгий Иванович. Две трети мест теперь заняты. Помнят его еще, помнят. Даже на чужой сторонушке, за океаном. Был такой поэт, Георгий Иванович Левченко, и есть, и долго еще будет. Жив еще, жив, жив, курилка.

Он повернулся к переводчице. Она подняла густые брови, раскрыла все лицо в наивном восторге, который часто случался у западных интеллектуалов и всегда немного настораживал Левченко. Что, Георгий Иванович, ну не прекрасно ли! Смотрите, как публика валом валит. Значит, будем и новое читать? Как хорошо мы с вами сегодня за завтраком потрудились, закончили поэму. Никогда так быстро не переводила. Знаете, я после вашего отъезда наш черновик переработаю в настоящий поэтический перевод. У нас теперь есть свой журнал, где только переводы публикуются. Они будут счастливы что-нибудь ваше получить. Скажите, а завтрак вам понравился? Извините, я забыла спросить. Считается, что в этой гостинице подают отличный завтрак. Да, сказал профессор, когда приезжал Салман Рушди, мы его тоже селили в этой гостинице, и он очень хвалил мне завтрак, так что мы подумали, что и вам там будет…

Георгий Иванович выглядывал из-за кулис и понимал, что зал будет заполнен до отказа, что публики набьется столько же, сколько прибегало на выступления его молодости. И счастливое сердце екало.

Зал был полон. Зал было плохо видно из-за света прожекторов, но зал был полон. Как во сне Георгий Иванович вышел на сцену, как во сне поклонился, лица затрепетали в темноте зала, зал захлопал, заверещал, и как во сне Георгий Иванович слушал голос профессора, который (зачем, зачем? меня тут все знают) рассказывал залу о Левченко.

…Мне выпала огромная честь представлять вам знаменитого русского поэта Георгия Левченко. Левченко, по словам критика (шур-шур-шур) и поэта (шур-шур-шур), величайший русский поэт двадцатого века. Думаю, не будет преувеличением сказать, что уже много лет Георгий Левченко упоминается как один из претендентов на Нобелевскую премию по литературе. Это, может быть, единственная литературная премия, которую он еще не успел получить, будучи лауреатом премий (шур-шур-шур), дважды лауреатом премий (шур-шур-шур), почетным гражданином (шур-шур-шур, шур-шур и шур-шур). Да что там говорить о наградах! Самая лучшая награда поэту – это любовь читающей публики. По опросам последних лет Левченко всегда лидирует в списке любимых поэтов россиян. Любим он, однако, не только в России, но и за ее пределами. Почти единогласно Георгий Левченко был избран в Американскую академию наук и искусств, во Франции он сделан кавалером ордена Почетного легиона, в Италии он входит в жюри самой престижной поэтической премии – мне понадобилось бы еще сорок минут, чтобы перечислить все знаки почета, которые мир с благодарностью продолжает вручать Георгию Левченко в течение последних сорока лет.

Чем же поэт заслужил такое редкое в современном искусстве обожание и широкой публики, и критиков? Одна из причин его популярности лежит, несомненно, в обманчивой простоте его поэтики. Я говорю «обманчивой простоте», потому что, выражаясь простыми, доступными любому читателю словами, короткими предложениями, не отказываясь от столько любимой русским читателем рифмы, Георгий Левченко в каждом стихотворении ставит, как говорится, ребром один из тех вечных – или, если хотите, проклятых – вопросов, над которыми мучились еще Толстой и Достоевский. Могу ли я ответить злом на зло? Как поступить, если дело, которому предан, оказывается в руках карьеристов? Что может избавить страну от наследия палачей? Как примирить Восток и Запад? Левченко не прозаик, он поэт, и поэт, конечно, лирический. Но он тот редкий лирический поэт, который вскрывает не только свое нутро, но и внутренний мир своих любимых, сотрудников, прохожих, крановщиц и официанток, шоферов и учителей. Люди любят Левченко за его умение взглянуть на мир их глазами и дать голос тем, кто обычно в литературе лишен голоса. Публика как будто дает ему мандат говорить от их лица. Она строго следит за тем, чтобы он оставался ей верен. Но и дарит поэту свою любовь в ответ на его верность и его понимание.

Ни в одной строчке Левченко не найдете вы интеллектуального снобизма, желания укрыться в башне из слоновой кости, высокомерного презрения к тем, кто не читает книг. Он всегда – в мире, в самой гуще событий: он спит на сеновале, умывается водой из колонки, едет на подножке трамвая, заигрывает с продавщицей из галантерейного магазина, сражается на Кубе, курит марихуану в Беркли, плавает по сибирским рекам, протестует против введения советских войск в Чехословакию, протестует против американской войны во Вьетнаме. Как-то раз Левченко попросили выступить перед студентами Литературного института в Москве. Он вышел на кафедру и громовым голосом произнес: «Хотите быть поэтами? Живите! Живите самой полной, самой жадной до любви и приключений жизнью, которую только можете себе представить. Больше мне нечего сказать».