Черновик человека - [41]

Света подходит и кладет ему руки на плечи. Эрик перестает писать. Комната плывает перед глазами. Мы на берегу реки, думает Света, мы вот-вот в нее упадем. Света наклоняется и прикасается щекой к его щеке.

Когда он в первый раз увидел ее крестик, он ничего не сказал, но позвал ее на прогулку в каньон, в желтые заросли хризотамнуса, над которыми заблудился шмель, знакомый из детства и в то же время неуловимо другой (и жужжанием, и дрожанием крыльев), чем в Старом Свете. Разве это не прекрасно, Света, разве природа не самое великое, что у нас есть. Зачем же еще каких-то надмирных божеств придумывать, которые тебя из мира уводят и отвращают от тутошней красоты. Смотри, дикий огурец растет, ракитник качается, земляная кукушка бегает как угорелая. Разве есть что-то мудрее и добрее природы, разве нам нужно что-то еще, разве мы не можем полагаться сами на себя в этом мире, ведь мы такие же его дети, как ракитник, кукушка, шмель.

А сейчас Эрик сидит за письменным столом, и у него горячая щека. Он медленно поворачивается к Свете. Она целует его в губы.

Он обнимет меня, его тепло будет вокруг меня, его запах будет вокруг меня. Света видела, как он держит птиц, нежно и крепко, так, чтобы им не было больно. Может, он и ее будет держать в руке и не догадается, что она – не птица, не зверь и не человек даже, а прозрачный набросок, недописанный черновик человека, так и не понявший, что она такое, зачем она все еще здесь, почему живет в этом городе, отчего писала когда-то стихи, отчего перестала их писать.

Эрик нерешительно встает из-за стола. Света продолжает его целовать, расстегивает на нем рубашку. Он не сопротивляется. Она покрывает поцелуями его плечи. Он берет ее лицо в ладони, смотрит на нее. Света застывает на несколько мгновений. Потом берет его за руку, поворачивается, они садятся на кровать.

Она сжимает его пальцы, подносит их к губам, целует. Она целует его волосы, лоб, глаза, щеки. Она кладет его руки себе на грудь. Руки Эрика горячи, и Свете хочется, чтобы жар его плоти перешел к ней, как если бы она была вырезанной из картона фигуркой, которая внезапно превратится от его прикосновения в настоящее, живое существо, или стеклянной колбочкой, которую наполняли разными растворами (пионерским раствором, раствором поэзии, театрально-модельно-московской смесью, раствором кофе и коньяка) и которая сейчас вдруг медяно окислится, заблещет свинцом, станет кроваво-красной и не зависимой ни от кого.

Эрик опускает руки.

Света, я не могу. Слушай, ты – прекрасный друг. Давай мы все так и оставим? Будем друзьями. Я давно понял, что мне очень не хватает друга. Особенно такого, который говорил бы на моем языке и согласился бы слушать стишата. А ты – такая замечательная, с тобой обо всем можно разговаривать. Если бы все было в моей жизни по-другому, тогда, наверное, ну, можно было, да, конечно, я бы с радостью, я ужасно польщен. Но, по-моему, у меня все еще сохранились чувства к Вики.

Что?

Вики. Он кивает в сторону стола. Фотография. Китаянка с коалой. Работает в зоопарке. Да, конечно, он ее упоминал. Они все жили на одной квартире: Вики, Эрик, еще кто-то.

Я в нее давно был влюблен, но все что-то не получалось. Мы просто дружили, очень близко. Даже квартиру решили вместе снимать. Я жил в одной комнате, она в другой. А потом она с этим парнем познакомилась, и он тоже в нашу квартиру въехал. Я все думал, может, это временно.

И он говорит, говорит, говорит о том, как часто люди влюбляются, а потом расстаются, как он желал ей счастья, но думал, что Вики и ее парень друг другу не подходят, как все же они до сих пор остались вместе, а он решил съехать с квартиры. А почему ты мне не сказал, спрашивает Света. Я думал, ты знаешь. Когда я рассказал, что хочу с квартиры съехать. Решил, ты поняла почему. Он объясняет, объясняет, какая это все была деликатная ситуация, как он не хотел обижать Вики своей ревностью, потому что ревность – настолько жалкое, отсталое, сексистское чувство («разве можно полагать, что другой человек принадлежит тебе»), как он боялся обидеть Свету, если она рассчитывает на что-то большее, чем просто дружба, но не решался с ней об этом заговорить, потому что вдруг если ничего больше, чем дружба, она и не хотела, и тогда бы он показался ей дураком с этими разговорами, но Света больше не хотела слушать, хотела перевести разговор на что-нибудь еще, Эрик, я думала, там тебе тесно, думала, ты с моей мамой подружишься. Мы с Лилией Степановной очень подружились, подхватил Эрик, которому тоже хотелось перевести разговор на что-нибудь другое, я так тебе благодарен за это знакомство, мы вчера два часа проговорили о живописи и о стишках, она – редкая женщина, здесь таких людей мало, Лилия Степановна рассказывала, как ей трудно было с такой гениальной дочерью, как ее все обвиняли в том, что это она за дочь стихи пишет, а ей просто хотелось быть матерью обычного ребенка.

Ну, теперь она может расслабиться, правда? Мои таланты все, как утренний туман, рассеялись.

А по-моему, ты, Света, как была чудо-ребенком, так им и осталась. В тебе есть что-то совсем ни на кого не похожее, и детское, и гениальное. Не сердись на меня из-за Вики, пожалуйста. Я все стараюсь ее забыть, но никак не получается.