Чернов - [32]

«Открытие критических точек Чернова, — свидетельствует профессор А. Ф. Головин, — послужило теоретическим фундаментом для создания науки о металлах, так как дало исходные предпосылки для построения диаграммы состояния железоуглеродистых сплавов в ее важнейшей части, относящейся к сталям. Именно… Д. К. Черновым впервые в мировой науке было дано научное обоснование главной задачи зародившейся тогда новой области знаний — металловедения — задачи установления закономерных зависимостей, связывающих структуру металлов со способами обработки, с одной стороны, и со свойствами — с другой стороны».

Но что ясно нам сегодня, далеко не было так очевидно современникам Чернова сто лет назад.

4. АЛМАЗЫ И ЛЮБОВЬ

Зал заседания Русского технического общества Дмитрий Константинович покинул как триумфатор. Его провожали друзья. Выйдя на крыльцо знакомого подъезда, Петр Григорьевич взял друга под руку и подвел к веренице извозчиков:

— Садись, поедем ко мне!

— По какой причине? — остановился Дмитрий Константинович.

Ближайший извозчик уже подавал свои санки, Петр Григорьевич отстегнул меховую полость — ничего не поделаешь, пришлось сесть.

Падал тихий снег, покрывая темные мостовые и тротуары нежной пеленою. Черные следы прохожих, полосы от санок снег не успевал засыпать.

— Все-таки зачем ты меня везешь к себе? Кто-нибудь именинник?

— Сегодня — ты, а завтра — Катя. Вот мы и решили собраться, два дня праздновать!

— Ах да, завтра двадцать четвертое, Екатерины! А кто у вас?

— Свои все и Катины институтские подруги.

Отрешенный от мира, сосредоточенный на своей проблеме вот уже два года, Дмитрий Константинович вдруг ощутил острый, почти детский интерес к обыкновенной человеческой жизни. Он никогда серьезно ничем не болел, о больнице знал только понаслышке, но сейчас чувствовал себя так, как будто его только что выписали из больницы и после долгого пребывания взаперти теперь везут домой, где его ждут.

В Кате было что-то новое, и он с грустью подумал: «А ведь опа стала совсем хозяйкой! И больше ничего!»

Невольно сравнивая сестру с ее любимой институтской подругой, Дмитрий Константинович не раз в продолжение вечера взглядывал на Александру Николаевну Саханову. Он и раньше ее видел в своем доме гостьей сестры, но только теперь в красоте молодой девушки вдруг обнаружил скрытую теплоту и необыкновенное жизнелюбие.

За два последних года, пока он целыми днями и ночами пропадал на заводе, робкая девочка Саша перестроилась в гордую и очень привлекательную барышню Александру Николаевну. Вероятно, она Умна, подумалось Дмитрию Константиновичу: так она внимательно слушала и смотрела на него, когда он рассказывал о заседании в обществе, спорах вокруг его доклада. Тяжеловесная стройность Дмитрия Константиновича, его глубокий голос, остроумие заметно выделяли молодого ученого среди гостей. Девушка по-настоящему видела его впервые, хотя видывала мельком, как брата подруги, множество раз.

Александра Николаевна Саханова лишилась отца и матери рано, в отпускные дни в институте отпрашивалась к бабушке, но проводила большую часть отпуска у Черновых, с Катей.

По старой памяти, с детской непосредственностью, она обратилась к Дмитрию Константиновичу в конце вечера: «Вы проводите меня?» — и он весело ответил: «Обязательно, только и ждал приглашения!»

Дмитрий Константинович не курил, пил только хорошее вино. Табачный дым, бессвязный гул беспорядочных разорванных речей его угнетал, и он предпочитал любым именинным пиршествам самоисполнительные концерты, импровизированные спектакли, распадающиеся на репетиции, рисование декораций, переписку нот, поиски удобных для исполнения сочинений.

Он встал и начал прощаться. Петр Григорьевич всполошился.

Дмитрий Константинович объяснил:

— Мамаша будет беспокоиться! Поздно.

Он любил свою мать заботливо и почтительно, но на людях говорил с долей снисходительности: «мамаша», стыдливо тая от посторонних глаз благоговейную нежность к матери.

Сестра, провожая, вышла на крыльцо, взглянула на небо и благосклонно посоветовала идти пешком: «Такой чудный вечер!»

Вечер действительно был светел и свеж, небо горело звездами, но пешком шли потому, что не встретился извозчик, и шли молча по набережной Лиговки, глядя себе под ноги, чтобы не скатиться в мутную, напухшую от снега, но еще не замерзшую речку. Новые, вместо старых, масляных, керосиновые фонари на четырехгранных столбах с красно-белыми полосами, как маяки, скорее указывали границы будущей улицы, чем освещали теперешнюю дорогу. В деревянных домиках, выходивших лицом к набережной, все спали, и в черных окнах светились только лампадки перед образами.

На голой, пустынной Знаменской площади сияли газовые фонари, освещая те же одноэтажные и двухэтажные, изредка каменные дома, окаймляющие площадь. Мимо недавно отстроенного вокзала Петербургско-Московской железной дороги текла та же Лиговка, перекрытая широким деревянным мостом с площади на Невский.

Переходя мост, Дмитрий Константинович остановил свою спутницу:

— Может быть, постоим здесь немножко?

Облокотившись на прочные перила, они смотрели на покрытые снегом крутые берега невзрачной речки, обнесенные грубой изгородью.