— Можете свободно.
— Где же мой человек?
— В сенях вы найдете его и провожатого, который выведет вас из лесу; не опасайтесь ничего.
Тихо поблагодарил старик обманщика и робко вышел из комнаты, оглядываясь при каждом шаге.
— Григорий, Григорий! — сказал он.
— Я здесь, сударь.
— А вот и провожатый, — завизжал Миша, освещая свое лицо фонарем.
Ганка отступил назад, ибо думал видеть еще одно из бывших явлений.
— Ха! Ха! Что это вы? Я, право, не черт и вас не съем. Однако ж, — (продолжал Миша, отойдя уже далеко от развалин), — господин Ганка! Если вы не дадите мне на орехи, то я… осторожнее — здесь камень, не разбейте носа!.. То я напущу на вас целую сотню чертей.
— Пожалуйста, не говори об этом, — теперь здесь так, так… то есть, странно…
— Дайте на орехи, или…
— Пожалуйста, молчи. И расточатся срази его.
— Да сколько ни читайте, все не поможет, если я вас брошу. Здесь ров, не оступитесь.
Ганка дал ему грош; но Миша не переставал шутить над ним.
II
— Признаюсь, ты порядочно проказничаешь, — сказал Арсеньев вошедшему Лоту. — Не знаю, как достало у меня терпения все это слушать и молчать.
— Я делал все для вашей пользы.
— Согласен; но твоя помощь мне что-то, право, не нравится.
— Как угодно! Идите завтра к Ганке, увидите его прием; увидите нового гостя; увидите развалины своего жилища, и — призовете меня.
— Увидим!
Они уже хотели идти спать, как вдруг дверь отворилась, и Миша вбежал с беспокойством в комнату.
— Батюшка! Батюшка! — сказал Миша. — Юм приехал.
— Тут еще нет беды!
— Он встретил нас на дороге, — я отошел в сторону, и потом тихо следовал за ним. Но мне есть дело с вами переговорить, — выйдите в другую комнату.
Лот возвратился чрез несколько минут; в нем заметно было беспокойство.
— Мне наскучила жизнь обманщика, — сказал он. — Если я высватаю вам Машу, обещайте дать у вас пристанище мне с бедным сиротою.
— Обещаю; но что это значит?
— Гм! Завтра узнаете. Но, ради Бога! что бы ни было с вами у Ганки — не горячитесь, и не говорите, что были у меня. Прощайте!
Солнце только начинало восходить, когда проснулся Арсеньев; но представьте его удивление, когда он увидел себя в пустой комнате, где не было никакого признака, чтобы в ней кто жил; он отыскал комнату, в которой происходило столько чудес, но и там ничего не было. Долго звал он Лота и Мишу; но никто не отвечал ему. Он оседлал свою лошадь, сел на нее и поскакал в Вороний терем.
В комнате, которую мы описали сначала, сидели Ганка и Юм.
— Да, — сказал Юм, — да, я отомщу обманщику, который набил тебе голову такою чепухой; да, и ты сам увидишь, что был обманут, — да.
— То есть, братец, ты ничему не веришь; но…
— Да, но ты обещал, попробуй исполнить, да, и если выйдет не по пророчеству обманщика, тогда мы будем смеяться.
— А если, то есть…
— Да, если выйдет по пророчеству, то я отказываюсь от невесты.
— Вот тебе моя рука. Сегодня помолвка. Но что ты сидишь все со мною, а с невестой не сказал ни слова; надо с нею больше говорить; то есть, девушки любят, когда мужчины с ними болтают: о их прелестях, о своих, то есть… чувствах.
— Да, брат, твоя правда; но я, признаюсь, не умею говорить с ними, только хочу польстишь девушке, — смотри, начну хвалить Стрелку или Звонишку; да, да.
— Ха! Ха! Ха! То есть, то-есть, у тебя только охота на уме …ха! ха!.. Иди же к дочери.
— Ну, изволь! Да, — (сказал он, остановись в дверях), — после обеда к обманщику.
— То есть, к колдуну? — Изволь!
Маша сидела под окном и плакала, смотря в даль, когда вошел Юм; он поместился возле нее.
— Какая сегодня прекрасная погода, — так начал он разговор.
— Да, — сказала Маша, стараясь скрыть слезы.
— Да, — отвечал он, — да… да… да…
Он долго твердил бы еще, не находя, что говорить, но тут пришла ему на мысль охота.
— Да, — продолжал он, — сегодня хорошо охотиться, — да?
— Да, — повторила в рассеянии Маша, всматриваясь вдоль по дороге.
— Да, да.
— Это он! — вскричала Маша, протянула в окно руки, слезы полились из ее глаз. — Это он! — продолжала она, и, забывшись, обняла Юма.
— Да, — сказал он, вырвался из ее объятий и бросился к дверям; к несчастью, Ганка подслушивал их разговор; не успел отойти и получил такой толчок в лоб, что растянулся на полу. Юм не останавливался, — сказал еще раз: да, перескочил через него и ушел; ибо Маша следовала назади, и он воображал, что она гонится за ним.
Ганка встал и потирал лоб, рассуждая: что это все значит?
Вдруг плач и радостные восклицания послышались в комнате, куда выбежала Маша; Ганка пошел туда, и что же увидел!..
Арсеньев и Маша обнимали друг друга; Юм кричал и сердился.
Ганка потирал лоб и думал: «Это недобрая примета».
— Батюшка! — сказала Маша. — Неужели вы не узнали Арсеньева?
И молодой человек бросился в его объятия.
— Еретик! — кричал отец. — Ты осквернил меня.
Арсеньев отошел и сказал с грустью:
— Мой благодетель отвергает меня!
— Батюшка! Он все тот же: он так же любит нас; он повиновался Царю.
— Ганка! Если ты забудешь данное тобою слово, то я распорю тебе эту шишку вместе со лбом, — сказал Юм.
— Ты кто такой? — спросил гордо Арсеньев. — Если не замолчишь, то я прострелю твое толстое брюхо.
— Арсеньев! — произнесла умоляющим голосом Маша. — Перестань, ради Бога!
