— Мошенник! я всегда тебя узнаю! Не ты ли переменял, смотря по обстоятельствам, имя, голос, цвет волос? Я изобличу тебя.
Он бросился на него и хотел сорвать накладную бороду.
— Дерзкий! Знаешь ли ты, что мне повинуются духи?
— Пустое! Знаю все твои уловки.
При этом слове, он схватил его и бросил на землю.
— Арсеньев! — сказал он жалостно, — вспомни, что твоя невеста идет замуж, и я могу тебе помочь.
Арсеньев пустил его.
— Арсеньев! обещаете ли вы мне награду и не изобличать меня, если я высватаю вам Марью Петровну?
— Молчание и двести рублей. Но объясни: что делается в доме Ганки?
— Старик ненавидит вас за то, что вы, по воле государя, уехали в Геттингенский университет. Юм сватается на его дочери.
— Этот старый черт! я…
— Его ожидают сюда завтра.
— А Маша?
— Маша помнит вас; недавно она была у меня; и я, признаюсь, желая снискать вашу милость, показал ваш образ известным мне способом.
— И это истина?
— Клянусь вам всем для меня священным.
Арсеньев протянул руку, и Лот, боязливо стоявший возле стены, подошел к нему.
— Пойдем ужинать, — сказал он, — я не так беден, как вы думаете.
Они вышли в другую комнату.
— О! И в самом деле: у тебя несколько стульев, картины, тюфяк с сеном. Стол, право, недурен, — продолжал он, садясь, — цыпленки, запеканка, молоко; как ты это все достал?
— Эту комнату с мебелью и со всеми чудесами, какие вы узнаете после, я нашел готовою. Здесь, когда-то, владетель замка содержал подобного мне…
— Обманщика, — ну, продолжай.
— Положим, так; с вами нельзя спорить; после него двадцать лет она была пуста; молва, что здесь носится дух умершего чародея, не позволяла никому бывать в ней, и все сохранилось, как видите. Я знал этот слух, и…
— Пользуешься легковерием глупцов?
— Да, по милости их, вы кушаете цыпленка…
— Красная скала горит! — сказал громкий голос в сводах комнаты.
— Останьтесь покуда одни, и не выходите за мною; кто-то идет сюда.
— Только не обманывай, слышишь, не то…
— Тс…
Ночь сделалась еще темнее; и в лесу было темно, страшно и сыро, как в могиле.
— Видите ли, сударь, огонек? это на красной скале! Тише, не разбейте лба! Никто не знает, кто его разводит; там внизу — вход в долину.
— То есть, куда мы идем! — но скоро ли будет конец? Я устал, дрожу, то есть перезяб, как собака.
— Сейчас, погодите. Огонь загорелся сильнее; это значит, что колдун не сердит.
— Дай Бог! чтобы мы не по-пустому проходились; вон еще огонек, это что значит?
— Это его комната. Слышите ли музыку?
— Кто это играет?
— А почем знать! Но вот мы у дверей; прикажете ли постучать?
Ганка кивнул головою; но дверь отворилась сама собой, и они вошли.
— Здравствуй, Ганка! — сказал Лот. — Ты пришел узнать судьбу своей дочери?
— Так точно, почтенный муж, я хочу знать: будет ли счастлива дочь моя?
— Положите на стол рубль, или более, — прошептал Григорий, — тогда он вам вернее скажет.
Ганка поклонился, пробормотал несколько несвязных слов, между коими можно было только разобрать: «то есть, то есть благодарность, то есть, то есть» и исполнил наставление слуги.
— Не думайте, — сказал Лот, — чтобы я нуждался в этой безделице; но я принимаю ее, как величайший подарок, как милость моего благодетеля, — благодетеля, коего прадед дал мне убежище в своей земле. Вы узнаете все; слуга ваш не может быть здесь.
Григорий вышел.
— Итак, вы хотите узнать судьбу вашей дочери?
— Да, почтенный муж, то есть, будет ли она благополучна за Юмом?
— За Юмом? Вы узнаете.
Но я считаю нужным описать его комнату.
В углу было что-то подобное камину, возле чугунная печь; по углам стояли две какие-то статуи; окна были с железными решетками; на столе, закрытом черным сукном, горели восковые свечи; на нем лежали: оловянный шар на ремне, обнаженный меч, волшебный жезл и книга.
Лот встал, посадил на кресла Ганку; очертил его мечом; взял оловянный шар, три раза бросил им в порог; потом стал посреди комнаты, сделал несколько кругов в воздухе волшебным жезлом и начал говорить на незнакомом Ганке языке.
Первое удивление старика был легкий удар; потом в сводах раздалась приятная музыка, и громкий голос сказал:
— Маша любит Арсеньева, он ее суженый; и, несмотря на твое желание, она не будет за Юмом, но за тем, кого любит.
— Как? То есть…
Ганка вскочил со стула; но в это время одна статуя медленно двинулась вперед и с поднятым жезлом стала перед Ганкой.
Старик сел опять на место, и статуя удалилась.
Лот протянул жезл — свечи погасли; среди комнаты явилась жаровня, из нее вышел легкий пар, который чрез несколько минут образовал две фигуры, похожие на Арсеньева и Машу, в брачных венцах.
— То есть… то есть, — закричал Ганка, и, в страхе забывшись, хотел встать, но все исчезло; зеленый свет наполнил комнату.
— Ни с места! — сказала другая статуя; Ганка упал на кресла; опять удар, музыка, все исчезло, свечи загорелись, и статуи стоят в прежнем положении. Опершись на меч, закрыв другою рукою лицо и дрожа всем телом — стоял Чернокнижник; когда он поднял голову, Ганка крестился и, как в лихорадке стучал зубами.
— Не бойтесь ничего, все прошло.
Ганка все еще не мог прийти в себя и смотрел по углам комнаты.
— Можно ли встать? — спросил он, — то-есть…
