— Арсеньев! — сказал Ганка. — Я люблю тебя; но не должен любить, ибо ты жил с еретиками. Не могу позволить тебе любить Машу, ибо она невеста их благородия (Юм поправил усы); не могу дать тебе пристанища, ибо опасно пустить волка в овчарню, то есть, тебя к Маше. Недаром эта шишка!
— Да, да, — твердил Юм.
— Итак, все прелестные мечты мои разрушились, — я не имею более отца, и Маша расцвела не для меня, — сказал с отчаянием Арсеньев. — Ах! Как горестно мое возвращение на родину. Простите! да ниспошлет нам Бог то спокойствие, которое вы похищаете у меня!
Чрез несколько минут, он скакал уже по дороге к ветхому жилищу своих предков. Там встретил его Лот, не в виде чернокнижника, но просто как слуга, и чрезвычайно удивил его, когда показал несколько со вкусом отделанных им для него комнат. Он расспросил его о встрече, сделанной ему Ганкой, и с довольным видом сказал:
— Не правду ли я говорил? но не отчаивайтесь, я помогу вам; обещайте мне только пристанище у вас и кусок хлеба.
Арсеньев обещал.
III
Печально закатывалось солнце за голые деревья, обнаженные рукою осени, и между вершин этих дерев и груды камней, лучи его, пробираясь в узкое длинное окно, заделанное железною решеткою, освещая слабо мрачные своды, падали на камин и рисовали его в тесном углу, подобно гигантскому остову.
Два человека с длинными черными бородами, в русских кафтанах, сидели на диком камне и всматривались в темные углы комнаты.
— Тьфу, черт, как я устал! Ушел, проклятый, и след простыл.
— Да полно, Ганка, озираться и читать молитвы, твой чернокнижник сам струсил, да…
— Нет, брат, что ни говори, а не быть добру, то есть, посмотри, что он с тобою сделает…
— Со мной! Увидим, — сказал Юм, сжимая рукоятку охотничьего ножа.
— Слышишь ли? — прервал его торопливо Ганка, подняв вверх нос и нюхая, как гончая собака, — то есть, серой пахнет.
— Ха! Ха! Ха! Да полно, Ганка, смешить; я, кроме сырости, ничего не слышу.
— А я, брат, так слышу!
— Да так-то немудрено видеть чудеса, о которых ты рассказывал.
— То есть, смейся, смейся… смотри… смотри… — закричал Ганка, пятясь за Юма.
И точно, вместо статуи, которая вчера подходила к Ганке, на пьедестале стояло что-то белое, похожее на Мишу, и дразнило языком Ганку.
Юм оборотился в ту сторону, но в комнате вдруг стало темно.
— Эй, брат! не шути, — сказал Юм, — да, не шути, не то…
Опять сделалось светло.
— Ну, Ганка, что же тебя перепугало?
Ганка протирал глаза; ибо, вместо Миши, прежняя статуя возвышалась на пьедестале.
— То есть, то есть, вместо этой статуи, я видел мальчика…
— Не эта ли статуя подходила к тебе вчера?
— Эта самая.
— А вот мы сейчас увидим; да…
Юм подошел к статуе и начал ее осматривать; долго не мог он ничего открыть, наконец, в пьедестале нашел ручку.
— Это что такое? Посмотри, Ганка; да, подойди ближе.
Ганка подошел к Юму и выглядывал из-за его плечей.
Юм поворотил пружину — статуя стала на одно колено; Юм поворотил опять — она наклонилась.
— Смотри! И я колдун. Да, брат, видишь ли, какой обман.
— То есть, то есть, это забавно, — и при этом слове, ободрясь, Ганка подошел ближе.
Юм поворотил — статуя сложила руки, Юм продолжал вертеть — статуя выпрямилась, потом подняла ногу, потом руку, и наконец, отвесила жезлом удар по спине Ганки, который в это время стоял близко, и, наклонясь, рассматривал пружину; старик закричал, присел и не смел поднять вверх головы. Юм хохотал, и вертел по-прежнему — статуя подняла опять руку, и Юм получил такой же подарок.
— Проклятая! — закричал Юм и толкнул ее ногою. Статуя и пьедестал с громом и пламенем провалились сквозь пол.
Ганка поднял голову, и, видя, что Юм чешет спину, принялся хохотать.
— Что, брат, то есть, досталось?
— И ты туда же смеешься, а сам, да, сам то же скушал.
Между тем, как Юм осматривал место, где провалилась статуя, Ганка взглянул на камин, — и что же: вместо дров, которые видны были в нем прежде, выглядывала оттуда голова Миши и дразнила старика.
— Смотри! Смотри! — закричал Ганка, указывая на камин.
— Ну, что там еще?
— Смотри! В печке опять тот же бесенок.
— Я ничего не вижу, кроме дров.
В печке точно были дрова, как и прежде.
— Ты бредишь, Ганка.
Юм оборотился к окну, и та же голова начала опять дразнить Ганку.
— То есть, то есть, брат, опять…
— А вот мы увидим, — сказал хладнокровно Юм, подходя к камину, в котором, как и прежде, видны были дрова.
— Ради Бога! не подходи близко, то есть, нас опять поколотят.
— Да, пускай попробует еще раз.
Юм был уже в пяти шагах от камина, как вдруг из-за дров выскочил заяц, бросился под ноги Юму и ушел в двери.
— Держи, Ганка! — закричал Юм, но Ганка сам бежал прытче зайца.
В эту минуту, где ни взялись две своры борзых собак, и пустились за русаком. Юм, страстный охотник, забыл и камин, и чернокнижника, бросился за собаками, атукая и свистя. Ганка, услыша его голос, оборотился, увидел собак, и, воображая, что они за ним гонятся, пустился бежать еще шибче.
Эта процессия долго находилась в следующем порядке: впереди заяц, далее, позади, Ганка, за ним собаки, а потом Юм; наконец заяц и собаки скрылись, Ганка от усталости упал, Юм запнулся на него и всею тяжестью своего благородия придавил будущего тестя.
