Чернобыль: История ядерной катастрофы - [89]

.

Советское руководство не ожидало такой резкой международной реакции на попытку скрыть сам факт аварии и ее последствия. Президент США Рональд Рейган создал специальную рабочую группу по Чернобылю, и пресс-секретарь Белого дома Ларри Спикс почти каждый день докладывал о полученных ею результатах. Члены президентской администрации последовательно критиковали власти Советского Союза за отсутствие оперативной информации об аварии. Обеспокоенный невозможностью объективно оценить потенциальный ущерб для окружающей среды и здоровья людей, Запад был готов – и даже стремился – ввязаться в новое пропагандистское противостояние с Советским Союзом. «Экономические вопросы не вызывают у нашей публики ничего, кроме зевоты», – заявил сотрудник администрации, участвовавший в составлении радиообращения, в котором президент Рейган – на десять дней раньше Горбачева – поднял вопрос о Чернобыле[369].

Советская сторона ответила попыткой взять под контроль чернобыльский нарратив – способ изложения событий, их хронологии и интерпретации, который играл важнейшую политическую роль. На первых порах, когда надо было мобилизовать население, отвлечь его от проблем и экономических трудностей внутри страны, хорошую службу Советскому режиму сослужила риторика холодной войны.

В первый месяц после аварии почти треть публикаций в советских средствах массовой информации была посвящена нападкам на Запад. Советские пропагандисты с удовольствием указывали на ошибки и преувеличения в первых западных сообщениях об аварии – при том что ошибки были результатом информационной блокады со стороны Советского Союза. Горбачев воспользовался ситуацией, чтобы призвать к запрету ядерных испытаний – это был важный пункт его внешнеполитической стратегии, направленной на ослабление международной напряженности и избавление истощенной советской экономики от бремени гонки вооружений. Но увидев, что в схватке за чернобыльский нарратив победить не удается, советские власти решили смягчить цензурный диктат над прессой[370].

Давление со стороны Запада и потребность в информации внутри страны решительным образом повлияли на информационную политику Горбачева. Советские журналисты внезапно получили доступ к специалистам-ядерщикам, о встрече с которыми раньше не приходилось и мечтать. Режим секретности рушился, наступала эпоха открытости, или гласности, которой только через год с лишним предстояло стать неотъемлемой частью горбачевских реформ. В советологическом Институте Гарримана Колумбийского университета доктор Джонатан Сандерс, впоследствии много лет проработавший корреспондентом CBS в Москве, в рамках запущенного им проекта «Рабочая группа по советскому телевидению» записывал и изучал советские телепередачи. Опираясь на результаты своих исследований, Сандерс писал: «Освещение Чернобыльской аварии ознаменовало перелом в истории советских средств массовой информации. Телевидение впервые… стало удовлетворять зрительский спрос на „плохие новости“, прекратило замалчивать случающиеся в стране бедствия»[371].

Этот перелом имел решающее значение для развития советских средств массовой информации, советско-американских отношений и грядущего крушения СССР. Советский Союз доживал свои последние годы. Плохих новостей будет хоть отбавляй, а после Чернобыля советский режим уже не сможет скрывать их от собственного народа и от внешнего мира.

Глава 16 Саркофаг

Министр среднего машиностроения Ефим Славский, в свои восемьдесят восемь лет все еще полный сил и энергии, появился в Чернобыле 21 мая, почти через месяц после аварии. Некоронованный король советской атомной программы задержался сразу по ряду причин, но его собственной вины в этом не было. Возглавляемое им министерство не имело отношения к эксплуатации Чернобыльской АЭС, но, как всем было хорошо известно, ее аварийный реактор был детищем Славского и научно-исследовательских институтов, созданных и работавших при его участии. На эту невидимую империю трудились сотни тысяч человек, гражданских и военных. Именно министерство Славского спроектировало, построило и запустило первые РБМК – реакторы того типа, что использовались на Чернобыльской АЭС, – а впоследствии всячески пропагандировало их строительство. После аварии многие руководители партии и правительства попытались дистанцироваться от некогда всемогущего министра, но в конце концов были вынуждены обратиться к нему за помощью. Без имевшегося у Славского опыта борьбы с последствиями происшествий на ядерных объектах, как и без громадных человеческих и технических ресурсов его министерства, было не обойтись.

15 мая 1986 года Политбюро ЦК КПСС поручило Славскому и Министерству среднего машиностроения «похоронить» взорвавшийся реактор – законсервировать его, чтобы раз и навсегда прекратить выбросы радиации. Как это сделать, должен был решать сам Славский. Он немедленно взялся за дело. Через пять дней его приказом в рамках министерства было создано специальное строительное управление с генералом во главе. Инженеры и архитекторы предложили несколько способов консервации. Одно из предложений заключалось в том, чтобы похоронить реактор под курганом из песка, бетона и металлических шаров. Были варианты возвести над энергоблоком перекрытие в виде арки или раскрытого зонта. В итоге выбор пал на конструкцию с максимальным использованием сохранившихся после взрыва железобетонных конструкций. Такое решение позволяло сократить сроки строительства, и это было принципиально важно, так как политбюро требовало уложиться в четыре месяца. Официально сооружение, возводимое над четвертым энергоблоком, называлось «Укрытие». Между собой участники строительства называли его «саркофагом». Славский, таким образом, одновременно оказался главным архитектором, священником и распорядителем похорон