Чернобыль: История ядерной катастрофы - [88]

.

Вне зависимости от того, какой эффект горбачевская контратака возымела на Западе, в своей стране она ему политических очков не прибавила. По наблюдению многолетнего переводчика Горбачева Павла Палажченко, его шеф оказался в исключительно трудном положении: ему нельзя было ни преуменьшить масштаб аварии, ни сказать чего-то такого, что могло вызвать панику. В итоге Горбачев и его спичрайтеры ни на шаг не приблизились к решению задачи. Москва была «на грани паники, – вспоминает Палажченко. – Город полнился слухами, официальной версии событий практически никто не верил… Государственные средства массовой информации, по привычке и из опасения подстегнуть панику, приуменьшали масштаб случившегося. Но господствующим настроением в Москве была подавленность, часто смешанная со злостью. Это было настроение недоверия властям. Оглядываясь назад, я думаю, что из-за этого [Чернобыльской катастрофы] между народом и властью пролегла трещина, которая до сих пор не закрылась»[364].

В Киеве недоверие и злость по отношению к Горбачеву были стократ сильнее, чем в Москве; многим даже казалось, что Чернобыльская авария поставит крест на его политической карьере, поначалу столь многообещающей. Отдушину киевлянам давал юмор – зачастую черный. Так, академика Велихова, одного из главных участников пропагандистского турне Ханса Бликса, киевские коллеги приветствовали свежей шуткой: «Киевлянин встретил на том свете чернобыльца и спрашивает: „Как ты сюда попал?“ – „От радиации. А ты?“ – „А я от информации“». Все прекрасно знали – во многом благодаря западным радиостанциям, – что Горбачев скрывает информацию об аварии не только от внешнего мира, но и от собственного народа[365].

Но Горбачев не сдавался. На следующий день после телевизионного выступления он встретился с доктором Робертом Питером Гейлом, которого похвалил в своей речи, и с известным в СССР американским бизнесменом Армандом Хаммером, убежденным поборником улучшения американо-советских отношений, доставившим из США медикаменты для жертв Чернобыльской аварии. Дела с Советским Союзом Хаммер начал вести еще при Ленине и лично встречался с основателем советского государства – этот факт любили припоминать советские средства массовой информации. Теперь же они сообщили, что Хаммер поинтересовался у Горбачева, насколько вероятна его встреча с Рейганом, о которой президенты договорились во время саммита в Женеве в ноябре 1985 года. Горбачев ответил Хаммеру, что хотел бы, чтобы встреча состоялась, но только чтобы при этом были соблюдены два условия: она должна принести осязаемый результат и проходить в нормальной политической атмосфере. Под «нормальной политической атмосферой» подразумевалось прекращение того, что Горбачев называл направленной против него «в высшей степени аморальной кампанией». Иными словами, Запад не должен был впредь высказывать сомнения в адекватности официального освещения Чернобыльской аварии[366].

15 мая, в день встречи с Горбачевым, Роберт Питер Гейл дал пресс-конференцию, на которой назвал цифры уже имеющихся и потенциальных жертв аварии. Так же как накануне Горбачев, Гейл рассказал, что на тот момент 9 человек умерли и 299 были госпитализированы с разной степени тяжести лучевой болезнью. Но в его выступлении прозвучали и более пугающие цифры. Тридцать пять человек, по словам Гейла, находились в критическом состоянии, девятнадцати из них он со своей командой сделал пересадку костного мозга. По его прогнозу, в будущем лучевая болезнь могла поразить пятьдесят-шестьдесят тысяч человек. Это означало, что потребуется гораздо больше лекарств и оборудования, чем привез в Москву Арманд Хаммер. На той же пресс-конференции Гейл представил своего советского коллегу и сообщил, что они с ним договорились провести совместные исследования и сделать совместную публикацию по их результатам[367].

В смысле пропаганды пресс-конференция доктора Гейла стала для советской стороны большой удачей. Советский Союз показал миру, в том числе странам, сильнее других затронутым последствиями аварии, что больше ничего не скрывает. Однако была ли столь же эффективна помощь доктора Гейла жертвам аварии, оценить труднее. Несколько дней спустя он дал в Москве еще одну пресс-конференцию, на которой сообщил уже о двадцати трех умерших. Но еще тревожнее для доктора Гейла и американо-советского сотрудничества в целом прозвучало заявление заместителя министра здравоохранения академика Евгения Чазова о том, что после проведенной Гейлом трансплантации костного мозга умерли одиннадцать больных. Позже главный советский специалист по лучевой болезни Ангелина Гуськова выразила мнение, что от трансплантации было больше вреда, чем пользы. То есть под угрозу была поставлена профессиональная репутация доктора Гейла. «Трансплантация костного мозга может предотвратить только смерть от недостаточности костного мозга, – говорил он в свою защиту. – Она не спасет вас от смерти от ожогов или от радиационного повреждения печени».

Успешность сделанных им операций сам Гейл оценивал в 90 про центов. Это и подобные ему утверждения будут скептически восприняты как в Советском Союзе, так и в США. Пока же, вне зависимости от реальной результативности проведенных им операций, в критический момент пропагандистской войны между Востоком и Западом доктор Гейл олицетворял готовность Америки прийти на помощь Советскому Союзу и подталкивал советские власти к более открытому обсуждению чернобыльской проблемы на международной арене. Он был вестником надежды в мире, разделенном холодной войной