Чернобыль: История ядерной катастрофы - [40]

.

Стажеры Проскуряков и Кудрявцев, напрасно отряженные Дятловым опускать регулирующие стержни, явились в зал управления с очередной плохой новостью. Они хотели подъехать в реакторный зал на лифте, но шахта превратилась в груду развалин. Тогда они стали подниматься на отметку 36 метров по лестнице. Ступеньки завалило обломками, так что карабкаться приходилось с трудом. Из разорванных труб били струи воды и пара, горячим и влажным воздухом невозможно было дышать. До регулирующих стержней Проскуряков и Кудрявцев не дошли – слишком велики оказались разрушения в центральном зале и вокруг него. Но им удалось подойти к реактору настолько близко, что это стоило им жизни. Вернувшись в зал управления, стажеры отчитались Дятлову и Акимову. Начальники только укрепились в уверенности, что реакция в активной зоне продолжается, но без охлаждения. Дятлов понимал, чем это грозит, но старался об этом не думать.

Проскуряков наткнулся на Трегуба и сказал тому, что ядро реактора, наверно, расплавилось. Причиной, как он думал, послужили перегрев и возможная утечка диоксида урана из топливных сердечников. Трегуб согласился – парой минут раньше он вышел наружу и увидел «зловещий», как он выразился, свет. Он предположил, что расплавление перегретого ядра вызвало скачок температуры и раскалило двухсоттонную верхнюю плиту биологической защиты («Елену»). Инженеру не могло прийти в голову, что плиту сорвало и подбросило взрывом. Проскуряков нервно спросил: «А почему ж ничего не делается?» Трегуб поделился опасениями с Дятловым. «Пошли», – ответил тот. Они вышли по коридору на улицу. Потрясенный начальник смены воскликнул:

– Это Хиросима!

– Такое мне даже в страшном сне не снилось, – ответил Дятлов после долгого молчания.

В ту ночь Дятлов дважды ходил осматривать полуразрушенное здание снаружи: без двадцати два и в начале третьего. Он никак не мог понять, что же произошло. Предположение о взрыве деаэраторов он отбросил и представил себе картину аварии по-другому: непредвиденный разрыв технологических каналов привел к скачку давления воды и пара в контуре, которые и сорвали «Елену». Мощный выброс пара привел к многочисленным разрушениям, в атмосферу попали радиоактивные частицы, плита же упала на место и вновь закрыла активную зону[146].

Заместитель главного инженера вернулся в зал управления. Он понимал, что распространение аварии за пределы четвертого энергоблока надо предотвратить. Следовало снизить частоту коротких замыканий – а заодно и вероятность пожара на третьем энергоблоке, – поэтому Дятлов велел Акимову и Александру Лелеченко отключать механизмы и разбирать электросхемы. Давлетбаев и его люди сливали масло из турбогенераторов и труб. Прибыл майор Телятников. Заместитель главного инженера сказал ему, что пожар на крыше машинного зала потушен и теперь надо уберечь от огня крышу третьего энергоблока. Затем он сам пошел туда, в зал управления третьего блока, и велел остановить реактор, пока было возможно.

Что еще осталось сделать? Дятлова осенило: держать в четвертом энергоблоке и вокруг него столько народу нет нужды. Он знал, что возросший уровень радиации представлял угрозу. Дозиметристы делали замеры сразу же после взрыва, но не совсем удачно. Их приборы показывали микрорентгены в секунду. «Рентген» – название единицы измерения гамма- и рентгеновского излучения (от имени физика Вильгельма Рёнтгена, который открыл последнее). Рентгены, миллирентгены и микрорентгены не давали представления о других видах излучения, то есть нейтронах, альфа- и бета-частицах, но позволяли оценить уровень опасности. В распоряжении Дятлова и его подчиненных был дозиметр, способный показать не более миллирентгена в секунду (то есть 3,6 рентгена в час). На одной стороне щита управления прибор показал 800 микрорентген в секунду, на другой – стрелка зашкалила. Дятлов предположил, что там уровень должен составить около пяти рентген в час. На случай аварии инструкция предусматривала для операторов максимум двадцать пять рентген. Таким образом, несколько часов на энергоблоке они продержатся – в конце концов, это авария.

Но если в зале управления уровень радиации был просто высоким, то за его пределами, видимо, чудовищным. Атомщики, которые рискнули выйти наружу на более-менее долгое время, испытывали слабость, кожа их темнела, головная боль обострялась – симптомы лучевой болезни. Требовалось как можно скорее удалить их от источника излучения. Дятлов начал высылать из зала лишних. В их число попали стажеры Кудрявцев и Проскуряков, а также Топтунов и Киршенбаум – инженеры из смены Акимова, которым Дятлов велел перейти на третий энергоблок. Чтобы удержать распространение загрязненного воздуха, он приказал включить всю вентиляцию в машинном зале третьего, а на четвертом – выключить. Казалось бы, удачная мысль. На самом деле воздух снаружи был намного более радиоактивным, чем внутри четвертого энергоблока, и Дятлов таким образом увеличил его приток.

Из троих операторов, которые исчезли сразу после взрыва, одного так и не нашли. Пропал Валерий Ходемчук из смены Акимова – оператор главного циркуляционного насоса. Помещение, где он работал (на двенадцатой отметке), теперь лежало в руинах. Дятлов взял с собой Валерия Перевозченко и еще двух человек и отправился на поиски. У входа в зал провалились перекрытия, пройти внутрь было невозможно. Сверху из разорванных труб потоком лилась вода. Перевозченко, начальник смены реакторного цеха, полез наверх – в комнату операторов ГЦН. Дверь придавило упавшим краном, поэтому оставалось только кричать. На крик никто не ответил. Радиоактивный душ, который принял Перевозченко, стоил ему жизни.