Чернобыль: История ядерной катастрофы - [38]

.

Глава 7 Ослепленные

Виктор Брюханов спокойно спал в своей квартире в элитном доме углу проспектов Ленина и Курчатова, когда около двух часов ночи раздался телефонный звонок. Начальник химического цеха с явной тревогой в голосе сказал: «На станции что-то случилось». Он слышал какой-то грохот, видел вспышки, поэтому решился прервать сон директора – в нарушение всех писаных и неписаных правил. Брюханова новость застала врасплох.

Других подробностей собеседник не знал. Положив трубку, директор позвонил начальнику смены – никто не ответил. Он торопливо оделся и выбежал на улицу. Вскоре подъехал дежурный автобус станции. Что могло произойти? Кроме того, что пар мог разорвать одну из труб, ничего в голову не приходило. Такая авария – дело весьма хлопотное, но в общем заурядное. Когда автобус въехал на территорию ЧАЭС, Брюханов понял, что все гораздо хуже – верхушка здания четвертого энергоблока исчезла. Сердце дрогнуло. «Это моя тюрьма», – вырвалось у него[138].

Надежде не осталось места. Пришло время распрощаться с прежней жизнью: успешной карьерой, креслом в зале Дворца съездов, государственными наградами. Брюханов знал, что отвечать придется ему, кто бы ни был виноват. В 1930-е за аварии на производстве тысячи руководителей приговаривали к длительным срокам заключения (если не к расстрелу) по ложным обвинениям в измене родине или вредительстве. Режим смягчился, но какое бы бедствие ни случилось, директор предприятия непременно становился козлом отпущения. Брюханов, человек и так немногословный, погрузился в полное молчание. Те, кто видел его в ночь на 26 апреля, запомнили, что он выглядел не только напряженным, но и подавленным. «Он был в состоянии шока, заторможен»[139].

Как бы ясно Брюханов ни понимал, что его дела плохи, ему следовало точно оценить обстановку и установить причину аварии. Оказавшись у себя в кабинете, он набрал номер Бориса Рогожкина – начальника ночной смены станции. Но Рогожкин не брал трубку. Затем директор велел созвать в административный корпус руководителей подразделений всех служб и цехов. Дежурная телефонистка по приказу Рогожкина уже обзванивала их по очереди. Брюханов спросил, почему не включено аварийное оповещение – передача записанного сообщения всей номенклатуре. Телефонистка ответила, что не знает, какую пленку ставить, ведь никто ничего толком не объяснил. Он приказал объявить «общую аварию» – высший уровень угрозы. Это значило, что последствия могли выйти за пределы атомной электростанции. Брюханов до сих пор не знал, что случилось, но увиденное производило тяжелое впечатление.

Так и не найдя никого, кто рассказал бы подробно об аварии, Брюханов решил разобраться лично и побежал к четвертому энергоблоку. Споткнувшись по пути несколько раз о куски графита (и даже пнув один из них), он гнал мысль о том, что графит могло выбросить взрывом в активной зоне – это казалось невероятным. Добравшись до здания баллонной системы аварийного охлаждения реактора, директор увидел, что оно разрушено; этого было достаточно, чтобы понять масштаб аварии. Брюханов тем же путем вернулся на рабочее место.

Наконец начали собираться первые начальники подразделений, поднятые с постели звонком дежурной. Директор приказал открыть бункер под административным корпусом – убежище и командный пост на случай войны или другой чрезвычайной ситуации. Подчиненным он велел выяснить, что происходит, и доложить. Начался обзвон участков. Директор взял на себя самое неприятное: известить партийное и министерское начальство в Москве и Киеве. «Сообщал то, что видел сам», – вспоминает Брюханов. На четвертом энергоблоке произошла серьезная авария, здание частично разрушено, что именно произошло, он пока не знает. В ответ он услышал, что на Чернобыльскую АЭС едут ответственные лица, а ему следует как можно скорее разобраться в ситуации[140].

Затем Брюханов наконец дозвонился Рогожкину. Начальник смены станции только что вернулся к себе в кабинет – осматривал машинный зал. Побывал он и в зале управления четвертого энергоблока, где расспросил Александра Акимова, начальника смены блока, инженера Леонида Топтунова и заместителя главного инженера Анатолия Дятлова – ответственного за испытания выбега ротора турбогенератора. Все они были напуганы и растеряны. Дятлов сказал ему, разводя руками: «Боря, мы нажали кнопку АЗ-5, а через двенадцать-пятнадцать секунд блок взорвался». Рогожкин увидел обваренных паром и помог эвакуировать одного из них – Владимира Шашенка. Нескольких человек пока не могли найти. Вот суть того, что Рогожкин сообщил директору, предложив соединить его с Дятловым. Брюханов ответил, что уже находится на станции и позвонит тому сам[141].

В зале управления четвертым энергоблоком никто не мог понять, что случилось, – включая Анатолия Дятлова. Когда после второго взрыва заработали аварийные генераторы и над головой вновь зажегся свет, он подумал: что-то произошло с деаэраторами. Эти огромные емкости, расположенные в «этажерке» над залом управления, содержали более ста кубометров горячей воды и пара. Если взорвались они, через трещины в крыше в зал вот-вот хлынет кипяток. Дятлов велел подчиненным перейти к резервному щиту управления, но услышали его далеко не все. Люди в недоумении уставились на датчики: лампы бешено мигали, стрелки метались в разные стороны. Тут уж не до начальника. Поскольку вода нигде не протекала, пар не просачивался, команду Дятлов повторять не стал. Но если взрыв не связан с деаэратором, в чем же дело?