Чернее, чем тени - [3]

— Вот, это фонтаны. На зиму их выключают. Они начинают работать только в конце весны.

— Как много, — удивилась Лаванда.

— Это один большой, по сути, — пояснил Феликс. — Фонтаны переходят друг в друга и замыкаются в одну систему. Когда правил Пихтарь, ему пришло в голову сделать из Турхмановского парка парк-фонтан, у него вообще была тяга ко всяким необычным штукам. Говорят, эту идею он подсмотрел где-то за границей.

Теперь Лаванда увидела: и вправду, рытвины были соединены, перетекали одна в другую. Вот широкая пиала, а вот от неё отходит правильный прямоугольник. От него же каскад ступенек поднимается ввысь, к большой плоской плите, а оттуда, наверно, вода устремляется вниз, как с обрыва, и с грохотом разбивается о гладь пруда, взбаламучивает спокойную ширь и тонет в ней. Но сейчас только неподвижные каменные уступы стояли здесь. Царили молчание и дремлющий покой.

— Правда, — продолжал Феликс, — говорят, горожане не оценили результат: называли Пихтаря вредителем и самодуром. В парк почти перестали ходить, хотя это всегда было популярное место… Но указом Пихтаря тут всё равно продолжали всё поддерживать в идеальном порядке. Этот парк-фонтан у него был чем-то вроде идеи фикс. Впрочем, — он кинул взгляд на гуляющих людей, — кажется, нынешнее поколение не разделяет мнения предшественников.

За фонтаном — по ту сторону каскада и плоской плиты — виднелось старое здание, и вид его чем-то привлёк Лаванду. Оно стояло в глубине парка, среди зарослей кустов и, утратив, видимо, со временем все яркие краски, терялось в зеленоватых тенях. Но даже и так было видно, что когда-то оно было очень красивым.

— А что это за дом?

— Какой? — Феликс обернулся. — А. Это дэка.

— Что? — не поняла Лаванда.

— Дворец Культуры. «Дэ Ка» — сокращённо. Ну, то есть сейчас это давно уже никакой не дворец, но в прошлые века здесь часто собиралась творческая богема. Писатели, художники, музыканты… Устраивали тут сходки.

— Что, правда? А известные люди там бывали?

— И известные тоже. Никогда же не знаешь заранее, кто станет известным, а кто нет, — Феликс как-то странно всматривался в «дворец», будто видел что-то, чего там не было.

— Давай подойдём? — предложила Лаванда. Она и сама не знала, чем притягивает её старое здание, но почему-то очень хотелось оказаться ближе, погулять около него.

Феликс не возражал и даже как будто обрадовался. Подойдя, они остановились у широкого крыльца. Мраморные ступени в сетке трещин, будто шлейф платья, спускались к сухой траве; по бокам от них изломанной линией тянулись парапеты, а наверху, закрывая от взоров дверь вовнутрь, поддерживали скат крыши изящные колонны.

— А сейчас тут что-нибудь есть? — спросила Лаванда.

— Насколько я знаю, нет, — протянул Феликс. — Вроде одно время тут пробовали устроить музей, но что-то не пошло. Сейчас изредка используют для всяких выставок или чего-то в этом роде. Но большую часть времени здание пустует.

И правда, «дворец» явно был заброшен. Краска на стенах потрескалась, местами осыпалась штукатурка. Большинство окон были заставлены кусками картона или фанерой. Здесь давно не было людей.

— А когда это было — когда они тут собирались? — поинтересовалась Лаванда.

— Это было их знаковое место из века в век, пока не пришло запустение, — чуть улыбнулся Феликс. — Последние встречи проходили, наверно, лет восемьдесят назад. Как раз в «чёрное время».

— А сейчас этого нельзя, да?

— Почему, можно. Просто это никому не надо.

Они примолкли. Лаванда оторвала взгляд от лестницы и фасада, обернулась и — что это? На момент ей показалось, что кусты шевелятся, что по гравийным дорожкам парка пронеслось лёгкое движение — и вот они, те, кто жили здесь десятилетия назад; они все по-прежнему здесь — танцуют в закатном свете старинный вальс. Один только миг, а потом снова всё исчезло, и снова было пусто и молчаливо.

— Вот были тогда люди, — как-то мечтательно и в то же время с горечью пробормотал Феликс. — Не то что…

Он вдруг замолчал и с подчёркнуто жизнерадостным интересом начал осматриваться по сторонам.

— Не то что — что? — переспросила Лаванда.

— Ничего. Не обращай внимания.

Они не спеша двинулись обратно. Уже замаячил впереди выход из парка, но, проходя мимо собравшихся на асфальтовых дорожках людей, Лаванда притормозила. Сейчас (видимо, по контрасту с тишиной) особенно чётко было слышно, что чуть заметный резонирующий гул невысказанных мыслей был, он не померещился. И то, что входило в резонанс, было…

Это была тревога.

Это была спешащая, отводящая быстрый взгляд тревога, за спешкой и брызжущей активностью скрывающая страх потерять в секунду всё. Это было желание успеть пожить на полную катушку сейчас, потому что потом будет только хуже: сомкнутся стены, закроются окна и двери и нельзя будет даже того, что всё ещё можно.

То же, — вспомнила Лаванда, — смутно было рассеяно и по всему городу, от окраинных улочек до главных проспектов, оно курилось над землёй и по домам и деревьям поднималось к нахмуренному небу. Но тут — вблизи от центра, в толпе людей — ощущалось отчётливее. Будто тень висела над Ринордийском.

Будто тень висела над душами людей.