Чёрная смородина - [5]

Супруга — Прасковья Захаровна, молча поставила перед ним тарелку с супом, нарезала хлеб, и гордо удалилась спать. Тяпнув стаканчик, председатель отужинал, перекурил. Вспомнил игривое родимое пятнышко почему-то синего цвета возле пупка у доярки Матрёны (вроде раньше не замечал), мысленно составил план работы на следующий день, и тоже отправился на супружеское ложе.

— Прасковья-а, — ласково протянул Матвеев.

Прасковья перевернулась на другой бок, Матвеев стал протягивать руки.

— Отстань!

Супруг не отстал, наоборот — стал, что называется — домогаться.

— Отстань, тебе говорят!

Коммунист взорвался:

— Да сколько это может продолжаться, в конце-то концов! Ты почему супружеский долг не выполняешь?! Забыл уже, когда твой пупок-то видел!

— А ты почему не выполняешь? — Прасковья громоздко развернулась, теперь — лицом к мужу, и впервые за много месяцев бойкота решила заговорить: — вон, люди все возмущаются: Матвеев такой-сякой, председатель, а о колхозе совершенно не думает: животина гибнет, засуха, народ то вымирает, то куда-то уезжает.

— То есть, как это я о колхозе не думаю? — Опешил Матвеев от такого заявления, — от зари до зари на ногах. Всё о колхозе, о народе только и пекусь…

— Старика бы перезахоронить надо — вот что народ требует, — колыхнувшись, супруга вновь отвернулась. Судя по интонациям и дрожи в голосе, Прасковья еле-еле сдерживала себя, чтобы не расплакаться от обиды и горечи, — тогда и планы, и все решения всех пленумов в жизнь воплотятся. А у тебя только ферма с этой оглоблей Матрёной на уме — думаешь, я не знаю!?

Трезво рассудив, что разговор зашёл в тупик, муж задумчиво выковырял из левой ноздри козявку, вытер палец об край одеяла и отвернулся к стене. «Утро вечера мудренее» — решил он…

Коммунисты — они тоже люди, им, как и всем простым строителям коммунизма, тоже сны снятся…

К подёрнутому утренним туманчиком озеру, которое находилось неподалёку от захоронения ойуна Монньогона, подошёл большой черный глухарь. «Хоро-ош!» — подумал председатель и вскинул к плечу ружьё. В этой позе и застыл: мгновенно впал в транс: ни рукой, ни пальцем шевельнуть не может. Глухарь встрепенулся, отчего все перья вздыбились, и стал стремительно увеличиваться в размерах. Перья отлетели, и вместо глухаря перед Матвеевым предстал совершенно незнакомый, сухонький и седой старик:

— Ты почему людей не слушаешь, Матвеев?

Сбитый с толку, и перепуганный Матвеев хотел было сказать в своё оправдание что-то вроде — «а я здесь совершенно не при чём», но и язык ему не повиновался. Старику его ответ, видимо, и не требовался, он продолжал вещать и сокрушаться:

— Мой «дом» совсем обветшал, а ты, как глава наслега, никаких мер не принимаешь! О времена, о нравы! Тебе же люди ясно говорят — «перезахоронить бы Старика надо, уважить». — Председатель хоть и не мог сдвинуться с места, но всё-таки почувствовал, как по коже поползли мурашки, — видишь, — старик показал кисть правой руки без большого пальца, — палец под спину закатился, неудобно мне.

Матвеев попытался в знак согласия кивнуть головой, но почувствовал, что если он это сделает, его всего скрутит судорогой.

— Ты, давай, побыстрее думай, не то — сам знаешь…

Туман сгустился — в глазах потемнело, судорога всё-таки скрутила коммуниста:

— З`з`з-знаю, з`з-зна-аю…

— Что ты знаешь, Матвеев?! — раздался требовательный голос откуда-то сверху.

Матвеев открыл глаза — перед ним маячило не на шутку встревоженное лицо супруги.

— Чего ты там знаешь? — Прасковья хоть и была зла на своего законного, тем не менее женское начало взяло верх: принялась энергично растирать своими пухленькими ручками неестественно скрюченное жилистое тело мужа, — судорога что-ли?

— С`с-свело что-то меня… — хищно оскалившись и по-вампирски растопырив пальцы рук ответил муж сквозь крепко стиснутые зубы.

Добросердечная Прасковья уже забыла о своих вопросах и требованиях: непостижимым образом в семье воцарился мир — мужчине этого не понять. И не надо…

* * *

Первым делом председатель с утра направился на ферму. Не обращая внимания на интенсивно строящую ему глазки Матрёну, нашёл старую Варвару:

— Найди Бааску Фёдорова и с ним в сельсовет! Живо!

— Понятно! — Молодой двадцатипятилетний парень Бааска давно уже числился в подпольных прорицателях, поэтому Варвара и поняла, о чём пойдёт речь. Вытерев руки об фартук и для отвода глаз взяв пустое ведро, ртутным шариком двинула по посёлку в поисках юродивого.

На ходу бросив Матрёне:

— План, план, и ещё раз — план! — Председатель прошмыгнул мимо, Матрёна осталась на месте — делать вид, что выполняет план, — Да, что это у тебя все щёки в чернилах? — уже на выходе рассеянно обратил внимание председатель на недостаток во внешнем виде подопечной, но ответ дожидаться не стал.

Бааска с Варварой уже были на месте — удивительно. Бааска хоть и считался юродивым, но совершенно на такого не походил: говорил всегда внятно, понятно, вразумительно; был человеком спокойным, рассудительным. Единственное отличие от «нормальных» людей — видел то, что другие не видят, и мог наперёд предсказать некие значимые события.

Поселковый люд берёг его как зеницу ока, о необыкновенных качествах посторонним и приезжим не распространялись: говорят, таких людей навсегда упекают в какую-то специальную городскую больницу, ставят на них научные опыты и делают из них настоящих дураков — это крайне необходимо для поддержания обороноспособности страны. Тем не менее, весь район об этом атамайском прорицателе знал, и ходили о нём в народной среде самые невероятные слухи — будто знается он… Дальше шёл неразборчивый шёпот, но все делали круглые глаза.