Черная скрипка - [7]

17

— А играть на черной скрипке интересно? — спросил Иоганн на третий день.

Эразм взглянул на него и чуть побледнел.

— Я не советовал бы вам даже прикасаться к ее струнам.

— Почему? Неужто она настолько плоха, что даже не заслуживает того, чтобы на ней играли?

— Совсем напротив! Это самый лучший инструмент из всех, что я знаю. Достаточно даже вздоха, чтобы вызвать в ней вибрацию. Но музыка, которую она рождает, до того необычна, что может полностью переменить жизнь того, кто играет на ней. Это как счастье. Стоит однажды изведать его, и оно метит вас, точно каленым клеймом. Примерно то же самое происходит, если играешь на черной скрипке.

— А вы играли на ней?

— Один-единственный раз. Но страшно давно. После этого я ни разу не брал ее в руки. Это подобно любви. Когда единожды испытаешь ее — я говорю о настоящей, о великой любви, — не остается ничего другого, кроме как заставлять себя забыть о ней. Нет ничего ужасней, чем единственный раз в жизни испытать счастье. После этого все прочее, даже самые незначительные события, воспринимаешь как безмерное несчастье.

18

В тот вечер, придя к себе в комнату, Иоганн приписал несколько нот к партитуре своей оперы. После чего лег спать, и всю ночь ему снилась черная скрипка.

Встав утром, он бросил рассеянный взгляд на свой труд и обнаружил нечто совершенно невероятное: тетрадь его была столь же девственно чиста, как и в тот день, когда он ее купил. За ночь весь его труд испарился.

Чуть ли не с минуту Иоганн стоял, словно пораженный громом, не в силах собрать мысли. И тут ему вспомнился вчерашний разговор с Эразмом и сон, который ночью снился ему. Что-то во всем этом было тревожное. Но может, ему вообще все приснилось? Может, он ничего и не записывал в тетрадь?

Весь день Иоганн пребывал при исполнении служебных обязанностей и не думал о том, что случилось. Однако вечером, вернувшись в дом Эразма, он первым делом направился в мастерскую, чтобы взглянуть на висящую на стене черную скрипку.

И тут Иоганн понял, что именно она и есть причина всего. А принимает это его рассудок или нет, не имеет никакого значения.

19

А спустя несколько дней Иоганн говорил о вдохновении, о музыке, рождение которой он ощущает в себе, но которую по каким-то таинственным причинам ему никак не удается перенести на бумагу, и вдруг с удивлением услыхал, как Эразм задает ему вопрос:

— А когда же можно будет услышать вашу оперу?

Иоганн так растерялся, что не мог выдавить ни слова. Впервые Эразм заговорил с ним о его музыке. Обыкновенно старик-мастер, слушая его, лишь кивал головой, так что Иоганн долго пребывал в убеждении, что Эразм даже не пытается вникать в его слова, а может, вовсе и не слышит их.

Эразм повторил вопрос:

— Так когда же вы завершите свою оперу?

— Сейчас пока рано об этом говорить. Но если все пойдет хорошо, через месяц-другой.

Месяца через два скрипичный мастер снова задал вопрос о его опере.

— Сколько же страниц в вашей партитуре?

Иоганн не без удивления услышал свой ответ, причем произнесенный самым серьезным тоном:

— Сто шестьдесят семь.

— И сколько нот?

— Семнадцать тысяч шестьсот двадцать три, не считая пауз.

— И сколько вы уже написали?

Тут Иоганн промолчал.

По правде сказать, чем дальше он продвигался в сочинении своей оперы, тем все более призрачной и воображаемой становилась она.

20

Иоганн очень долго не решался признаться в этом старику-мастеру.

И однако как-то вечером все-таки не удержался. Семь раз он пытался записывать сочиненную музыку в тетрадь. И семь раз опера испарялась с ее страниц.

Они сидели за столом, ели фазанью курочку, запивая ее «вальполичеллой»[6]. Уже пошел октябрь. Каждый вечер солнце чуть раньше скрывалось за лагуной. Особых поводов для пиршества не было, разве что смерть лета и появление первого инея. Вино, вобравшее в себя благоухание итальянской земли, было как мягкое напоминание о летнем зное и так стремительно отлетевшем блаженстве.

Иоганн уже было решился облегчить душу.

Эразм однако опередил его:

— Я чувствую, вы что-то хотите мне сказать.

Молодой человек долго сидел, не отрывая глаз от тарелки, прежде чем нашел в себе силы спросить:

— Как ты догадался?

Впервые Иоганн обратился к скрипичному мастеру на «ты». Но Эразм не оскорбился. В этот миг они чувствовали себя настолько близкими друг другу, что для того, чтобы воспринимать некоторые вещи, слова были лишними.

— Ну, это было несложно. Последнее время у тебя такой озабоченный вид. Скажи, что у тебя не так.

Карельски отпил глоток вина и в нескольких словах поведал историю с тетрадью.

— Иоганн, тебе, должно быть, приснилось. Подобные вещи случаются только во сне.

— Клянусь тебе, вовсе нет. Должно быть, существует нечто, не дающее мне писать.

— Чары?

Иоганн хотел сказать про черную скрипку, но в последний момент остановился.

— Быть может…

Он чувствовал за спиной ее присутствие, и оно наполняло его непонятной тревогой.

— В таком случае придется ждать, — произнес Эразм, вставая из-за стола и усаживаясь в кресло.

На шахматной доске черный конь защищал королеву. Иоганн тоже поднялся из-за обеденного стола и уселся напротив скрипичного мастера. Тот достал бутылку водки, и они продолжили партию, прерванную накануне вечером.