Черная шаль с красными цветами - [33]

— Счастливо тебе до места дойти, Илья, счастливо. Долго смотрел Федя на узкую спину Ильи, пригорбленную заплечным мешком, пока тот не скрылся за деревьями. Потом вернулся, попрощался с бабушкой, с родными, взял сверток с гостинцами и быстро вышел к реке. Пора, пора домой, торопил он себя, надо за работу браться, отец, поди, один надрывается… Надо же, как Илья спросил: не боюсь ли я отца. Это ж надо такое придумать. Ну, правда, Илья не очень твердо коми язык знает, мог и не то слово молвить…

После похода в Кыръядин никак Федино сердце не могло успокоиться, осталась обида на купца Якова Андреича, осталась. Целых полтора рубля ужал купчина, самым бессовестным образом. Ну что ты скажешь! Деньги то какие! И за что? Да ни за что! Со своими сверстниками-охотниками они в деревне все обговорили: приедет Яков Андреич очередной раз — хрена ему с два, а не пушнину. Все, что добудут, — сдадут чердынскому купцу, тот наезжает попозже, но и дает больше. А Якова свет Андреича пора проучить маленько, чтоб не ловчил на честных охотниках. Еще бы и старшие поддержали, отказали купчине в пушнине, — тут почесал бы он в затылке…

Но батя Федю не одобрил. Живо остудил. У бати были свои резоны:

— А каким лешим охотиться станешь? Палкой белку собьешь? Дроби-пороху у нас с тобой на самое первое время хватит, а дальше хоть криком кричи. И если наш купец задержится, тогда хоть все бросай и сам подавайся за тридевять земель припасу искать… Коли этак выйдет — заряд всемерно подорожает, Федя. Вот и прикидывай, где твой выигрыш… Пополыхало молодое сердце и потухло. Да и когда ему долго-то полыхать? Зверя-птицу промышлять надо, а не злость копить. Со злым-то сердцем какой ты охотник?.. Да никакой.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Ну, шевелись, шевелись, Туланов! А то Гурий и мне голову оторвет, и твоя пострадает: уж я-то на тебе отосплюсь, ежели чего…

Климкин терпеть не мог неясного в жизни. Хоть как-нибудь все должно быть объяснено. Правильно — неправильно, праведно — неправедно, это дело десятое. Но все должно быть окончательно понятно Климкину. Он от рождения был исполнителем.

Исполнителем в чистом виде. От природы. От душевной бесприютности. По своей единственной мозговой возможности. И злила Климкина всякая непонятность происходящего. И внезапный вызов этого Туланова — злил. Не мог понять Климкин, какого рожна понадобилось старшему майору госбезопасности от этого простого крестьянина, которого с группой таких же недавно переслали из Кемского лагеря. Откуда они могут знать друг дружку? Старший майор Гурий явно выискивал в списках новоприбывших именно этого мужика. Гурий — Туланов. Туланов — Гурий. Какая связь? Зачем такой интерес?.. Нет, непонятно.

— Товарищ старший майор госбезопасности, ваше приказание выполнено, Туланов ждет в коридоре, — Климкин стоял по стойке «смирно», руки прижаты к бедрам, грудь бочонком, вперед, — отчаянный служака, готовый на все.

— Пусть зайдет. А ты свободен, товарищ Климкин. Можешь отдыхать.

Начальник третьего отдела четко повернулся «кругом» и аккуратно затворил за собой дверь.

Туланов шагнул через порог и даже зажмурился — так показалось ему светло в кабинете Гурия. У них в палатках длиною метров в пятнадцать и высотою в пять метров горели под мягкой крышей две маленькие керосиновые лампы, которых хватало чуть-чуть осветить проход между двумя рядами пятиэтажных нар: только и было свету, чтоб найти свое место, не стукаясь лбом о столбы. И все равно приходилось выставлять вперед себя руки, абы не промахнуться…

А тут в небольшой комнатенке сверкали две этаких «молнии» с абажурами!

Туланов снял шапку, провел ладонью по волосам, отчасти от волнения, отчасти ослепленный двумя «молниями» сразу. Спохватился, доложил, как положено:

— Туланов… Федор Михайлович, прибыл… Покрутил в руках шапку, затем спрятал ее за спину, продолжая мять обеими руками.

Гурий вышел из-за стола. Туланов несколько раз видел его, но всегда на улице: в длинной шинели до пят и в кожаной фуражке со звездочкой. Сейчас шинель висела на вешалке, Туланов почти касался ее плечом. А сам Гурий был в ладной гимнастерке, в галифе, в кожаных сапогах. На левой стороне груди прикручены два ордена Боевого Красного Знамени. Такой командир. Даже и ростом вроде повыше стал. Виски седые. Да, времени минуло ой-ой сколько… А черные глаза свои щурит по-прежнему…

Гурий подошел почти вплотную, не спуская с Туланова глаз. Встал на расстоянии вытянутой руки. Медленно, отделяя каждое слово, сказал:

— Туланов, говоришь… Федор Михайлович… Федя? Aгa? Ты что, не узнал меня?

Туланов от прямого взгляда не спрятался, не отвел глаз. И сам смотрел на Гурия открыто, с поднятой головой. Ну и что, что перед ним начальник? Или, вернее, он — перед начальником. Ему, Туланову, виниться не в чем. Ни перед кем не виноват, ни перед людьми, ни перед богом. Ни перед начальником тем более. Только перед Ульяной да перед детьми своими виноватый, да и то — не своею виной… Молчание затянулось, непозволительно затянулось, хотя Гурий и видел: узнал его Туланов, узнал Федя, не мог не узнать. Но все же напомнил:

— Ну, в Пермской губернии ты был плох, меня даже не разглядел, это понятно… А нефтяная вышка Гансберга?.. Изба Сидорова, помнишь?.. Как отчаянный коми парень бросил царского солдата в воду, aгa? И как потом двое бежали на лодке по реке Ухте?