Черная шаль с красными цветами - [26]

— А как же! Охотник ведь!

Наверху, на обрыве, с крынками в руках появились две девочки, Саня и Лиза, дочки Василия. Спустились к речке, подошли.

— Федя, матушка вам молока прислала, — протянула Саня свою крынку Феде, с которым уже была знакома, а Лиза с опаской подала молоко чужому человеку с бородой.

Две сестренки стояли рядом. Босоногая, в длинном шушуне из домотканого холста, Лиза была по плечо своей сестре. Федя даже удивился: как выросла с прошлой весны Саня! Волосы ее, похожие на очесанный лен, заплетены в две косы, два зовущих бугорка мягко приподнимали платье на груди, шерстяные узорчатые чулки плотно обтянули полные икры ног. Год не виделись, а поди ты, не узнать девку…

— С-с-па…си-ббо, — начал входить в новую роль Илья и кивнул благодарственно Лизе. Федя не выдержал и фыркнул, даже молоко расплескал. Лиза испуганно прижалась к старшей сестре.

— Не пугайтесь. Илья хороший человек, только говорить ему тяжко, заикается он, от рождения с ним такое.

Федя вытащил из мешка каравай, отрезал ломоть:

— На, Лиза, угощайся ижемским хлебом.

Лиза смущенно протянула руку за гостинцем, но Саня прикрикнула на нее:

— У путников брать! Спятила, бессовестная! Лиза отдернула руку и спряталась за спину сестры. Но хоронилась она недолго, тут же выглянула и похвасталась:

— А у меня такое красивое платье, как у Сани, тоже есть, вот. В Троицу надену. Сегодня мама не дала. Говорит, рано мне еще невеститься.

Федя расхохотался от души, Илья поддержал его не очень уверенно, то ли не все понял, то ли не решил еще, надо ли заикаться, когда смеешься.

— А сколько ж годков тебе, Лиза? — спросил Федя.

— Мне — девять. Братику Васе три, Петру шесть, Ванеку двенадцать. А тебе, Федя, шестнадцать, и ты уже красивый и очень завидный жених…

Федя растерялся от таких откровений. Лиза, конечно, повторяла мнение взрослых, простецкая душа.

— А нашей Сане пятнадцать, и она уже невеста. Тут уже Саня не выдержала, повернулась, чтобы шлепнуть болтушку, но та кинулась бежать. Молоко выпили прямо из крынок, закусывая хлебом. И наелись, и времени, почитай, не потратили. И приступили смолить — кочерга раскалилась добела.

Скоро на речке собрались почти все взрослые и дети. Василий Дмитрич взял кочергу и сам начал прижигать смолу к дереву, Федя только сыпал ее по уступу доски. Брат Василия — Федот — сидел рядом на перевернутой лодке и помогал скупыми замечаниями.

Ребятня поддерживала огонь в костре, подбрасывая щепки и сучья. Саня и Лиза прибежали за пустыми крынками. Пришла их мать, Аксинья Григорьевна, начала расспрашивать Федю: все ли здоровы дома, да как выросли Агния и Гордей, да какие виды на урожай в Изъядоре? Федот что-то спросил Илью, но тот так долго и мучительно пытался выговорить первое слово, что больше уже никто не тревожил его вопросами.

— Да неужто ночью поплывете и отдохнуть не хотите? — спросила Аксинья, она никак не могла понять, какая такая нужда гонит молодых мужиков в дорогу на ночь глядя.

— Да ведь и ночью светло, — отозвался Федя.

Феде и Илье не дали даже за лодку взяться, без них и перевернули, без них и спустили на воду — по воздуху пронесли, на руках.

— На обратном пути не обойди, покажись, — попросил Василий. — Надо бы поговорить, Федя. Когда назад?

— Дня через четыре, дядя Василь.

Илья оттолкнул лодку и, в такт с Федей, начал толкаться шестом. Ночью даже не стемнело, только краски потускнели. Один раз Федя отклонился от фарватера, которого он придерживался с непонятным Илье постоянством, безо всяких видимых примет, — и они тут же сели на мель. Второй раз задержала толстая елка, обвалившаяся поперек реки. Больше часа махали по очереди топором, чтобы отворить себе путь. Перед восходом солнца стала одолевать сонливость, сонный дядька к ним прицепился Илья снял накомарник и начал плескать воду себе в лицо. Федя сделал то же самое. Немного полегчало.

— Доплывём до подходящей открытой косы, где ветерком обдувает, — сказал Федя, — и отдохнем.

Солнце подымалось все выше, и то спереди слепило глаза, то пекло затылок. Песчаная коса обнаружилась вскоре. Пристали. Натянули полог. Федя рассчитал так, чтобы через час они оказались в тени. Надо бы спокойно поспать… Устали.

Первым проснулся Федя. Было тепло, но не жарко. За пологом, слышно, с тихим плеском струилась река, покачивая ивовые прутья, торчащие из воды; слабый ветерок шарил в верхушках деревьев, изредка спускался на песчаную косу, легонько трепал полог. Весь лес наполнен был птичьим гомоном. Федя чувствовал, что выспался еще не вполне, усталость не прошла, но глаза больше не закрыл, закинул руки под голову и так полежал, думая про завтрашний праздник.

Правда, что худа без добра не бывает: если бы не Илья, не случай с солдатом, не попасть бы ему в Кыръядин на Троицу.

К вечеру будут они у бабушки, в самом центре сельского праздника. Сердце замирает у Феди, как представит себе разодетую праздничную толпу. И себя среди всех, в нарядной рубахе. Вот, надо только еще к Якову Андреичу зайти. Да так зайти, чтоб и не промахнуться, не обидеть купца и самому не прогадать. Проснулся Илья. Встали, умылись, отмахиваясь от наседающих комаров. Съели рыбник, что дала им на дорогу мать. Плыли и радовались: ветерок разгулялся и сдул комарье, окаянное племя. Правда, на смену прилетели оводы. Но от них не надо хоть в накомарнике париться. На Эжву-реку выплыли к обеду. До Кыръядина оставалось около трех чомкостов.