Черная шаль с красными цветами - [23]

— Но-о, вы, значит, вдвоем прибыли, — заговорил отец, внимательно рассматривая Илью. — Ни в голосе, ни во взгляде не заметно было ни удивления, ни радости, ни настороженности, словно он ждал именно их обоих.

— Вот, тебя… Это и есть Илья, — представил Федя. — Он хочет нам помочь.

— Понял, — кивнул отец.

— Гурий, Илья Яковлевич. — Он шагнул к отцу и протянул руку.

— Но, да, конечно, говорил Федя. Здравствуй тогда. А я Туланов, Микаил Андреевич, если по-вашему. — Отец пожал руку Илье. — Ты молодой, я вижу. Приходится не по своей воле по чужим землям таскаться. Сколько ж годов тебе, Яковлевич?

— Осенью двадцать пять стукнет, — улыбнулся Илья и погладил совсем почерневшие от щетины подбородок и щеки. — А в ваших краях уже второй год обретаюсь…

— Но, ничего, — подбодрил отец. — Везде люди живут. Больше увидишь, больше знать будешь. Да. Раз прибыли, надо от дождя какую-нито защиту сообразить. Погода, конечно, хорошая, но тут у нас от солнца до дождя ой как близко. Второй год живешь, значит, сам знаешь.

— Знаю, — кивнул Илья.

— Есть хотите? — спросил отец.

Федя посмотрел на товарища. Тот качнул головой.

— Не очень пока, — ответил он за двоих. Отец посмотрел на солнце.

— Тогда перекусим маленько, чтоб потом до обеда поработать без перерыва. Сходи, Федя, в лодке большой туес, принеси-ка его. Мать нам кислого творога с сывороткой положила, похлебаем с хлебом. Ложки-миски там же, в носу. Тащи весь мешок.

Расселись, поджав под себя ноги, хлебали из большой деревянной миски. Отец каждому отрезал по хорошему ломтю. Старшинство сразу перешло к Михаилу Андреевичу.

— Я пойду вон в ту лощину бересту драть, — сказал он. — А вы жерди вырубите да приготовьте навес. Ширина чтоб три-четыре, в длину пять аршин. От дождя хватит укрыться. Топор не забыл?

— Два топора взяли.

— Ну-ну. Пригодятся. Есть тут чего рубить. — Отец бросил на плечо моток веревки, взял топор и подался к лесу.

Вдвоем они успели и колья в землю воткнуть, жерди положить и вицами привязать их. Отец пришел с. большой связкой бересты. Все трое накрывали жерди этой берестой и сверху придавливали крышу другими жердями. Получилось прочно, никакой дождь не прольет. Отец сразу определил им задание-урок: в голове речной излучины убрать большую кучу древесного хлама, нанесенного рекой, и вырубить кусты.

У кустов черемухи сучья срубить, а сами деревья перепилить и переколотить на дрова да сложить в поленницы — зачем добру пропадать? Потом вдоль старицы вырубить кусты под корень — полосу шириной в два аршина. Так же вдоль берега Ижмы — там ивняк от берега уже по пойме попер. Сучья, всякую дрянь, что на дрова не годится, стащить на песок у воды и сжечь подчистую. А золу, что наберется в кострище, собрать и распылить по пойме, траву подкормить. Вот и все дела. Илья мало что понял из комиязычного отцовского приказа, а Федя даже глаза вытаращил:

— Ба-атя, да когда же мы эстолько-то дела переделаем?

— Не бойсь, — коротко покашлял отец. — Глаза боятся, руки делают. Вот, берите пилу, топоры и с той кучи и начинайте, — показал отец на ближайший куст черемухи. — А я здесь задержусь, надо же что-то к обеду сообразить.

— У нас в лодке глухарь, батя. Может, разделать? — подсказал Федя.

— Справлюсь, сварю, — сказал отец.

Только черемуху по берегу пришлось рубить целых три дня. Все хозяйственные хлопоты отец взял на себя и, время от времени, отрывался от главного дела, чтобы сварить обед, вскипятить чаю. А Федя с Ильей махали топорами без передыху, после долгого дня с трудом распрямляли поясницу да рукавами рубах вытирали с лица окончательный пот, когда солнце, садясь, уже цеплялось за верхушки деревьев. Подкрепившись, отец с сыном садились точить топоры: устал ли, с ног ли валишься, но инструмент должен быть в исправности. А топоры за день не раз и в землю вонзались, и по близкому от поверхности камню шоркали — всяко. Говорят, уставши и на зубьях бороны выспишься. А уж в пологе, под берестяной крышей и подавно как в раю: отец, оказывается, взял с собой лосиную шкуру на подстилку и овчинное одеяло. Было всем и тепло и уютно. Федя засыпал тотчас, как голова падала па подушку, и уже до утра спал как убитый. А утром просыпался от птичьего гомона, гудения комарья за пологом, от легкого прикосновения утреннего ветра. Отец вставал раньше всех: каждое утро проверял сети на старице. Федя легонько прикасался к плечу Ильи, уже вовсе обородатевшего, сладко сопящего рядом, и они немедля выходили из полога.

Чуть поплескаются у воды и сразу за работу, чтобы перед завтраком успеть поразмяться с топориком. Намахали две поленницы, каждая сажени по три. Ижма несла сюда обвалившиеся с берегов деревья. Нижние настолько затвердели — топоры не брали. Стволы лежали слоями, настоящее кладбище леса.

На четвертый день рубили кустарники вдоль протока и старицы. Полосу шириной в два аршина, как велел отец. Вырубленные кусты стаскивали на песок, где трава уже не росла. Полоса оказалась вдвое шире: рубили-то стелющийся ивняк… Когда куча на песке вырастала порядочная — ее поджигали, и она то пылала с веселым треском, то выпускала бесшумные клубы густо-молочного дыма, когда веселый огонь заваливали сырыми ветвями ивы. Вечером солнце скрылось не за верхушками деревьев, а еще высоко в небе воровски нырнуло в черные тучи.