Черная овца - [3]

Тогда, за несколько лет до войны, почти все испытывали те же самые чувства. Годы закалили нас, сделали более толстокожими, но вряд ли это спасет, когда с неба полетят атомные бомбы.

А Саймсы тем временем отбыли в Австрию. Поговаривали, что Теодор поспешил с отъездом из-за Лавинии: мол, какая трагедия, бедняжка так его любила, и все в этом духе.

Их увлекательнейшее путешествие длилось более пяти лет. За короткое время Теодор сменил много постов — в Чехословакии, Польше, Франции, Лондоне, Ленинграде, снова в Лондоне. Пока они разъезжали по миру, война закончилась.

Я слышал, что Теодор — прекрасный оратор и дипломат и в правительстве его высоко ценят за это. Должно быть, они с Лавинией посетили сотни мероприятий, увеселительных и не только, пусть война и преследовала их буквально по пятам.

Сейчас, когда я об этом думаю, меня охватывает ужас: сколько же человек — включая самых влиятельных людей в мире — встретились с этой невзрачной на вид девушкой со Среднего Запада и слушали вполуха ее болтовню! А чуть позже… Однако я забегаю вперед.

Несомненно, вы заметили кое-что странное в назначениях Теодора, словно предвосхищавших последовательность событий Второй мировой. Кстати, у него в связи с этим даже сложилась определенная репутация.

В Барселоне он побывал в тридцать пятом, перед тем как в Испании вспыхнула гражданская война, и в тридцать шестом. В Неаполе — в тридцать третьем, а потом в тридцать четвертом — за год до вторжения Муссолини в Эфиопию. Вы, наверное, помните, что Гитлер пришел к власти еще в тридцать втором?

Так вот, примерно за год до этого Теодора назначили в Нюрнберг. Казалось, он всегда опережал историю на шаг, как Лавиния опережала моду. А в некоторых случаях, как это было с Касабланкой, Тегераном и Шанхаем — на несколько шагов.

Коллеги в шутку называли Теодора «черным вестником несчастья». Стоило ему появиться в каком-нибудь консульстве, как самые суеверные начинали шептаться: через год-два жди беды. Глупо, конечно. И все же впечатление складывалось именно такое: по стопам Теодора Саймса следует сама судьба.

Безусловно, можно было сказать иначе — «по стопам Лавинии Саймс следует сама судьба», но подобное никому не пришло бы в голову. Для всех Лавиния была всего лишь «дочкой вон того приятного человека».

Однако в конце тридцать седьмого, после их приезда в Вену, Лавиния стала привлекать к себе все больше внимания. Причина была самой печальной: мужчины, с которыми она встречалась, неизменно повторяли трагическую судьбу Коннерса Мэйтала.

Помнится, первым в череде этих несчастных стал австрийский чиновник по имени Фриц Норденфельт. Он не был помолвлен с Лавинией, однако при взгляде на юношу не оставалось никаких сомнений в том, что прекрасная сирена из Кукурузного пояса навеки пленила его сердце. А вскоре после аншлюса Фриц Норденфельт таинственно исчез.

Следующим был Эллиот Дэвис, американский атташе в Праге. Этот умер от заражения крови. Никакой романтики.

Потом Клайв Мэйбрик, Лондон. После отключения света во всем городе свалился в воронку от бомбы. Упал горлом на колючую проволоку и истек кровью до смерти.

Еще был Рене Куле, Виши. Погиб при крушении поезда. А одного, служившего тогда в Италии, задавил грузовик, что примечательно — в нескольких милях от линии фронта.

Сплошь несчастные случаи. Ни намека на «таинственную опасность», о которой говорил Коннерс Мэйтал, — по крайней мере, я ничего такого не слышал.

Единственным исключением можно считать разве что Дэвиса. Я беседовал с человеком, навещавшим его в пражском госпитале незадолго до смерти. Дэвис метался на койке и беспрестанно бормотал о «немыслимом ужасе», который ворвался в его жизнь. Весь мир, твердил он, это «сумасшедший дом, которым заведует безумец». Однако, если вспомнить, что в то время Гитлер, рявкая и размахивая руками, вышагивал вдоль границ Судетской области, эти слова вовсе не покажутся бредом умирающего.

Все это я узнал от миссис Гроций и других словоохотливых знакомых. Наконец Саймсы вернулись, и в октябре сорок седьмого мы с Лавинией случайно встретились в центре Чикаго. А через пять дней объявили о помолвке.

Слишком стремительно? Согласен. Но на то были причины. Я только что бросил государственную службу и смертельно тосковал по старым добрым временам, когда мы вдохновенно мечтали о будущем и еще не были испорчены жизнью — или, по крайней мере, считали себя таковыми.

Мне казалось, на земле нет ни одного человека, который усвоил беспощадные уроки войны и не зачерствел душой. Да, мы стали честнее и даже, пожалуй, участливее — хоть и ведем себя при это грубо и неуклюже, — но кое-что навсегда утратили.

А Лавиния казалась чем-то вроде освежающего ветерка из старых добрых времен. Но дело было не только в этом. Когда о ком-нибудь говорят: «Он ничуть не изменился», мы усмехаемся: «Что за чушь, все меняются!» Но в случае с Лавинией это не было чушью.

Мы встретились на Мичиган-авеню: я продирался сквозь толпу пихающихся, идущих на красный людей, когда к моему локтю прижался чей-то черный рукав и звонкий голос произнес: «Ну надо же. Здравствуй, Кен». Я обернулся и увидел знакомую застенчивую улыбку, подернутые загадочной дымкой глаза.