Черная маска. Избранные рассказы о Раффлсе - [42]

– Это было его настоящее имя, – возмутился я. – И он уже давно мёртв.

Мой похититель лишь усмехнулся.

– Его труп сейчас на дне моря!

Не знаю, почему я так рьяно защищал его имя, ведь теперь для Раффлса это было совсем не важно. Я был не способен думать. Инстинкт был сильнее разума и, всё ещё пребывая в шоке от похорон, я отстаивал честь своего мёртвого друга, как будто он всё ещё был жив. И когда я осознал это, слёзы подступили к глазам и уже готовы были пролиться, но тот, кто сидел рядом, вдруг искренне расхохотался.

– Рассказать вам кое-что ещё? – спросил он.

– Как хотите.

– Он даже не на дне этой могилы! Он не мертвее меня или вас, а фальшивое захоронение – лишь очередной пример его злодейства!

Сомневаюсь, что в тот момент я мог что-то сказать. Я даже не пытался. Слова не складывались у меня в голове. Я поверил ему безоговорочно, даже не спросив, почему он утверждает это. Для меня всё стало очевидным как детская загадка, на которую знаешь ответ. Смятение доктора, его бессовестная продажность, симулированная болезнь, моё увольнение – всё встало на свои места, и даже арест не мог затмить моей радости от той истины, по сравнению с которой всё прочее было, как свечи против Солнца.

– Он жив! – взревел я. – Ничто не имеет значения, кроме того, что он жив!

Наконец я спросил, арестован ли он тоже, но на фоне главной новости мне, честно говоря, было неважно, что мне ответят. Я уже прикинул, какой срок мы получим, и сколько лет нам будет, когда мы выйдем. Но мой спутник сдвинул шляпу на затылок и, придвинув своё лицо ближе к моему, вынудил меня пристально вглядеться. И я увидел, как вы уже догадались, лицо самого Раффлса, великолепно изменённое (хоть и не столь сильно, как его голос), и всё же я мог бы узнать его ещё на кладбище, если бы не был настолько подавлен.

Жак Сайар сделала его жизнь невыносимой, и другого выхода не было. Раффлс подкупил доктора за тысячу фунтов, а доктор в свою очередь нашёл продажного «медбрата» и заплатил ему. Мне он почему-то не доверял и настаивал на моем увольнении, как на существенном предварительном условии его участия в заговоре. Затем последовали детали, которые вызывали попеременно то улыбку, то отвращение. В определённый отрезок времени он был сильно накачан разными снадобьями, и, по его собственным словам, «мёртв настолько, насколько нужно», но он оставил строгие указания, что никто, кроме медбрата и «моего преданного врача», не должен после смерти «прикасаться к телу». А на кладбище Кенсал Грин, согласно договорённости, были богохульственно преданы земле его книги, большею частью ради того и приобретённые. Раффлс взял на себя обязательство не доверять мне эту тайну и если бы не моё непредусмотренное появление на похоронах (которые он сам посетил для полного удовлетворения), я уверен, что он сдержал бы своё обещание. Объяснив всё это, он вполне удовлетворил моё любопытство, и я заметил, что мы повернули на Прад-стрит в Паддингтоне.

– Мне показалось, что ты сказал Боу-Стрит! – обрадовался я. – Так ты решил сразу же направиться со мной в Ричмонд?

– Могу и присоединиться к тебе, – сказал Раффлс, – хотя я планировал сначала обзавестись чемоданами, чтобы соответствовать образу вернувшегося из дальних краёв брата. Именно поэтому я не написал. Церемонию провели на день позже, чем я рассчитывал. Я собирался написать сегодня вечером.

– Так что же нам делать? – спросил я с тревогой, когда он заплатил извозчику. – Следуя инструкции, я всем говорил, что ты вернёшься из колоний!

– О, я потерял свой багаж по дороге, – сказал он, – или волна хлынула в мою каюту и испортила всё до нитки, или, на худой конец, у меня просто не было багажа. Мы решим это в поезде.

Не тот дом

Мой брат Ральф, который теперь жил со мной на окраине Хэма, вернулся из Австралии с необычайной чувствительностью глаз из-за длительного воздействия яркого света, поэтому вне дома ему необходимы были дымчатые очки. Он не был загорелым, как типичный колонист, кожа его была необычайно бледна, но оказалось, что большую часть путешествия он был прикован к постели, а его преждевременная седина служила достаточным доказательством того, что суровая жизнь в буше подорвала его изначально крепкое здоровье. Наша хозяйка, которая баловала моего брата с первого же дня, была очень обеспокоена его здоровьем и хотела позвать местного доктора, но Ральф наговорил о врачах гадостей и изрядно напугал добрую женщину, строго запретив ей пускать доктора даже на порог. Мне пришлось извиниться перед ней за болезненные предрассудки и суровые речи «этих колонистов», но её не понадобилось долго утешать, она быстро смягчилась. Она с первого взгляда влюбилась в моего брата и была готова сделать для него, что угодно. Именно благодаря нашей хозяйке я впервые в жизни назвал его Ральфом, поскольку она начала, подражая мне, обращаться к нему как к господину Раффлсу.

– Нет, так не пойдёт, – сказал он мне тогда. – Это проблемное имя.

– Это всё моя вина! Должно быть, она услышала это от меня, – укоряя себя, сообщил я.

– Ты должен сказать ей, что Раффлс – это сокращение от Ральфа.

– Но оно же длиннее.