Черная магия с полным ее разоблачением - [3]

— Не нравится, могу уйти, — сквозь зубы цедил этот чужой, стоило мне хоть чуточку возмутиться. И я, со своим довольно крутым нравом, смиренно умолкала, чувствуя, что и правда — может.

Казалось бы, раскаявшиеся мужья должны вести себя иначе. А Иван словно получил право скопом вывалить на меня претензии, копившиеся четверть века. И выяснилось, что он устал буквально от всего, чем всю жизнь с явным удовольствием занимался. Меня только оторопь брала: получалось, что у нас с ним абсолютно разные судьбы.

— И вообще, мне всегда не хватало секса, всегда! Тебя ведь не уговоришь! По праздникам, как большое одолжение! — с бессвязным пафосом восклицал Иван, прежде неизменно трепетавший от легчайшего моего прикосновения. — Скажи спасибо, что я раньше кого-нибудь не нашел!

Что ж, спасибо. Но кто столько лет твердил, что желанней меня нет никого на свете? Кто всякий раз умирал и плакал от счастья и благодарности?

Я немела от несправедливости. Кляла кризис среднего возраста. Ждала, когда он кончится. Старалась не подозревать и не ревновать, хотя кое-что проникало даже сквозь шоры. Была уверена, что худшее позади, осталось только перетерпеть. А от ощущения постороннего присутствия, Ванька прав, лечиться надо.

Вскоре он уехал в командировку, на редкость логично объяснив, почему задержится и на выходные тоже. Презирать меня за патологическую ревность стало некому, и я вдруг воочию увидела, что Иван там не один. Буквально в виде картинки: гостиничный номер, стол с цветком в вазе, кровать, сумка, разбросанные вещи — и кареокая подруга. Она смотрела на моего мужа мутным от страсти взглядом, они с утробным рыком сцеплялись в борцовских объятиях и упоенно валились на мятое желтое покрывало.

Мне было плохо. Я рыдала, что-то кричала в телефон. Выслушивала равнодушное, злобноватое бормотание: Не сочиняй. Какая чушь. Один я, один.

В тоскливом ступоре прошла неделя. Иван вернулся худой, помолодевший, с блеском в глазах и длинным темным волосом на лацкане плаща. Чужой совершенно.

И с того дня будто сошел с ума. Протягивал руки, чтобы обнять меня, и тут же ронял их, как плети, говорил со мной, странно отводя глаза, избегал любимого кресла: садился и тут же подскакивал, как укушенный. Бродил по квартире, постепенно смещаясь к двери, словно его тянуло туда магнитом, смотрел в глазок и вдруг шарахался прочь, забивался в самую дальнюю комнату. На вопрос, что там такое, отвечал непонимающим взглядом или, в лучшем случае, невнятным:

— Ничего, ничего. Обойдется.

Кто обойдется, что?

В нашей постели он начал задыхаться и вскоре переселился в кабинет, но и там не спал, а подолгу смотрел в экран компьютера, ничего не делая, впиваясь пальцами в мышь. Временами слушал чудовищную музыку; мычал про себя, вроде бы подпевая, но его мычание больше напоминало стон.

Воззвания, упреки, попытки увлечь домашними делами ни к чему не вели; муж меня не слышал. Единственное, что нас еще связывало — это мои еженощные истерики. Они на время пробуждали Ивана; он включался:

— Так дальше продолжаться не может, — и с воодушевлением предлагал: — Хочешь, я куда-нибудь уеду?

— Что ты говоришь?! — пугалась я и видела, как в роботе, которым он стал, потухают лампочки, замирает жизнь. До следующей ночи, до нового повода произнести запрограммированную фразу — тем же голосом, тем же тоном, слово в слово.

За день до моего дня рождения, когда стало ясно, что так действительно продолжаться не может, мне опять приснилась ОНА. Как водится, в голом виде, вся светящаяся и перламутровая, с распущенными волосами. Сказала, отчетливо артикулируя пухлыми губами:

— Все, подруга, я его у тебя забираю. — И пропала, мерзавка, ничего толком не объяснив.

Назавтра Иван, как уже известно, ушел, а я перезвонила Саньке и немедленно угодила в страшную сказку.

Глава вторая ЕФИМ БОРИСОВИЧ

Я, знаете ли, материалист, так нас воспитали. Кем еще можно было стать при советском строе? Школа, университет — чем нас пичкали, рассказывать излишне. Но углубленное изучение средневековья и, в частности, преследования ведьм — о чем я в свое время целую книгу написал, понятно, в каком ключе — поневоле сильно на меня подействовало. Помнится, незадолго перед публикацией сидел в издательстве и думал: «Надо будет глубже в это вникнуть, тут не все так просто, как кажется». Увы: навалилось то, другое, новая книжка, студенты, кафедра, и за суетой интерес угас, растворился в каждодневной рутине, а после умерла Ванечкина мама, и мне на долгое время все сделалось безразлично.

Но, видимо, подспудное стремление разобраться с «мракобесием» никогда меня не оставляло: выйдя на пенсию, я сразу начал собирать соответствующую литературу, благо, именно тогда она стала появляться в продаже. Особое любопытство, конечно, вызывали репринтные издания — уже одной своей тогдашнестью: шрифтом, ятями, ерами, нечеткими архаичными иллюстрациями. И, разумеется, заглавиями: «Древняя высшая магия», «Каббала, или наука о Боге, Вселенной и человеке», «Оккультизм и магия», «Герметическая медицина». То, о чем раньше мы и заикнуться не смели.

Не то чтобы я в это верил, но все-таки, все-таки… не могла же целая отрасль знаний возникнуть совсем на пустом месте? И потом, тяга к волхованию в простейшей, языческой форме, как мне кажется, заложена в человеке самой природой, причем тоже, надо полагать, не напрасно; вероятней всего, ее можно объяснить с научной точки зрения — биофизической, биохимической, бог знает. Что, если магические обряды — всего лишь сложная система записи простых энергетических взаимодействий, на которые способны абсолютно все люди? Или были бы способны, не потеряй они свою первозданную чистоту? В конце концов, одна из магических аксиом гласит: всякая мысль или ее воплощение — слово, создает в астрале то, что она собою выражает. Кому как не мне знать силу слова?